ЛЧК - [29]

Конец лета

Кончилось лето, вот и наши летние радости позади. Какое спокойное было время — мне повезло. Впереди короткое тепло сентября и тихое умирание природы в октябре, прозрачные желтые листья — все еще будет, но приближается время темноты и тревоги, никуда не уйдешь от него. А может, взять большую корзину, посадить в нее Феликса и пойти на юг? Днем кота буду прятать, а ночью выпущу, и он бесшумно будет бежать рядом… Я пробовал ходить с ним подальше, за город, в поля. Сначала он шел за мной, потом останавливался и смотрел, как я ухожу. Пробежит еще немного — сядет и уже никуда не идет, смотрит мне вслед. Я не выдерживал этого взгляда, возвращался — он довольно урчал и поворачивал к дому, бежал теперь впереди, хвост поднят прямой ровной елочкой, оглядывался — иду ли…

Один раз я решил отнести его далеко, может быть, он все же пойдет? Нет, он стал сопротивляться, грозно рычал и наконец вырвался, пошел не оглядываясь назад, не выбирая дороги… хвост опущен, спина согнута — я обидел его. Он долго помнил этот случай и садился, как только мы достигали границ его владений… Нет, я не смогу его взять… и оставить не могу чтобы опустела эта квартира, и он бы снова ходил здесь и ждал, когда же его пустят домой, накормят и дадут посидеть в кресле, на коленях…

Мы сидели с Феликсом на кухне у окна и смотрели, как люди возвращаются с поля. Впереди шагал Бляс, размахивал ручищами и смеялся, за ним шли Аугуст, Мария с Анной. Остальные, в том числе и я, уже покончили со своими игрушечными огородами. Робко стучался, приходил Антон, брал Феликса на колени. Мы пили чай из зверобоя с мятой.

— А что писатели нынче, о чем пишут? — спрашивал Антон.

А я не знал, какие-то случайные книги доходили до нас. Говорили, что много стало писателей узких профессий — деревенских, городских, заводских, военных… шахтеров и металлургов… они делились еще по регионам, по областям… Были среди них люди серьезные и честные, говорили о правде, что реальность надо отражать правдиво, без прикрас. Все это чудесно… но не для меня. Я верю, что Бог недаром наделил людей воображением и сделал их разными. Как мастер, он чувствовал ограниченность воплощенной мечты и хотел, чтобы благодаря нам не умерли те миры, которые не состоялись в грубом и единообразном материале. Ведь в душе каждого из нас так чудно сплелись люди, вещи, слова, мечты и сны наши, что все едино и равноправно. И мы своими скромными силами уводим мир от простой трехмерности и приближаем его к изначальной многомерности замысла, мы спасаем себя и других от принуждения так называемой «реальности», в которую не вмещается и никогда не вместится живая душа. И я боюсь свирепой серьезности тех, кто учит «правде жизни»… Впрочем, были и хорошие книги — о природе, о животных, избегали, правда, упоминаний о черных пятнах на них…

— А как же Бим, ухо-то черное? — спросил Антон.

Во-первых, Бим не кот и к полям отношения не имеет, а во-вторых, все трудности с утверждением проекта были как раз из-за этого уха. Статуя будет вся из светлого металла, но где-то в документах Анемподист допустил промах, и хотя давно уже все выяснено-перевыяснено, и вроде бы не было этого уха вовсе, а проект все буксовал…

Антон уходил, наступала тишина. Иногда мы слышали мягкий толчок в дверь, кто-то надеялся войти… Я запирал Феликса на кухне и шел открывать. Коля просовывал в щель нос, испытанный в боях, потом ногу — в мохнатом шерстяном носке, и странным образом проникал всем своим грузным телом, как амеба перетекал в переднюю и начинал гудеть про «р-рыбу», про север, про евреев, которых якобы видели на базаре, а значит — быть беде… про котов черных, от которых, точно установлено, исходят лучи, исключительно пронзительные- люди со временем сохнут, теряют покой… а сам крутил головой, смотрел по сторонам, прислушивался, и все заползал, заползал подальше — к комнатам, заглядывал за порог, высматривал, а потом:

— Я тебе р-рыбы принесу — дай рубль.

— У меня нет.

— Ну, извини, извини… — и медленно, нехотя выползал… Я запирал дверь и шел на кухню. Феликс по-прежнему сидел на столе и смотрел в окно. Приходил иногда Бляс, косился на кота, с притворным ужасом спрашивал — «не укусит?..» Этот человек пропадал, он мог бы накормить сотню таких дармоедов, как мы, у него были проекты… Я говорю — «давайте строить дорогу». Они, в райцентре, мне — «денег нет». — «Для этого — деньги дам». Смотрят, молчат, сопят, раскулачивать собираются, а один дурачок кричит, надрывается — «деньги твои надо сжечь…» А Гертруда, сукин сын, сидит, ухмыляется — надеется на бесплатную свининку, рыжий кот… А кто дорогу строить будет?

Он вздыхал, пил чай и спускался к себе. Я запирал Феликса и шел на прогулку. Иногда заходил за Крыловым, он лихорадочно строчил и идти отказывался. Из его окна виднелась верхушка мусорной кучи, за ней брошенный дом. Предпочел-таки видеть кучу каждый день, только бы не видеть кота… А с брошенными домами происходит что-то удивительное. Пока живут люди, каким-то чудом все держится, даже если не чинят ничего, а стоит уехать жильцам — и стены начинают трескаться, и крыша проваливается… Как будто они были живыми — и начали умирать, а дома умирают медленней, чем люди, но ведь умирают…