Анемподист и Гертруда
Я шел по узкой тропинке меж высоких стройных берез, перебрался через ручеек по бревенчатому мостику и оказался в городе. Прямо передо мной старое пятиэтажное здание с большими красными буквами «ЖЭК» над дверью. Внутри было пусто и тихо. Доска почета, объявления, приказы… На первой двери надпись — «Управдом». Я постучал, услышал голос за дверью — и вошел.
За столом сидел сильно укороченный человек — безногое туловище с одной рукой, багровая клешня вместо кисти. Перед ним небольшой, размером с портативную печатную машинку, пульт с зелеными и красными лампочками. Это был управдом Анемподист Бодров.
— На поселение?.. А кто таков?
— Вот бумаги.
Он бегло просматривает их — разрешение… разрешение… писатель?.. посмотрел на меня, глаза оказались живые, хитроватые:
— Из каких писатель, кто пишет али нет?
— Кто не пишет.
— А, вот… да-да… И надолго к нам?
— Не знаю еще…
— А мне надо, чтобы надолго, — жилой фонд осваивать будем. У нас тепло, свет… пенсию дам, в виде вермишелевого супа с мясом…
Он мне нравится, живой мужик.
— А что от меня надо?
— Огород выделю — десятую урожая мне, а дальше посмотрим… писатель… Работу могу предложить, в жэке, но денег мало. Свиньи экономику подрывают. Это все Блясов, доберусь я до него…
— Я согласен… Подумаешь, десятая, с супом и в тепле — проживу.
— Только сначала зайди в сто седьмую, к Гертруде, он у нас главный по политике. А поселим тебя…
— Нельзя ли в двадцатом?
Управдом удивленно поднял брови:
— Вот именно, в двадцатом, там все живут.
— Как так — все?
Он замялся:
— Ну, увидишь, увидишь… пойдешь вниз, к реке, последний дом и будет твой, панельный, квартира двадцать три. Я тебя сейчас подключу… — он подвинул к себе пульт и стал шуровать на нем красной клешней.
Я вышел в коридор. Навстречу мне двигался огромного роста мужик в резиновых сапогах до паха. Голова его, лицо и руки обросли густым рыжим волосом, похожим на медную проволоку, левый глаз — маленький, заплывший, смотрел свирепо и дико, правый — большой и неподвижный, сиял немыслимым лазурным светом. Рыжий человек с голубым стеклянным глазом был заместитель Анемподиста Гертруда, то есть «герой труда» в сокращении.
— Заходи.
Мы вошли в его комнату, заваленную странным инвентарем и перегороженную деревянным заборчиком. Гертруда зашел за барьер и сел на табуретку перед грубо сколоченным столом.
— Давай документ.
Он стал внимательно читать мои бумаги, а я тем временем разглядывал комнату. Инвентарь, похоже, предназначался для ловли небольших животных… Над столом лозунг — «ЛЧК — великий источник счастья народов». А на столе книга в черном переплете с этими же тремя буквами — ЛЧК — на корешке…
Гертруда прочитал документы, бросил их на барьер и сказал:
— Ладно, живи. Не писать. Черных котов не держать, не кормить, выявлять вредителей и докладывать лично мне. Распишись здесь и здесь.
Я не глядя расписался там, куда он тыкал громадным пальцем, заросшим золотистым волосом, сказал: «Знаю все» — и вышел.
Квартира
Тот самый двадцатый панельный, в котором я хотел жить, а теперь просто обязан — такова воля указующей красной клешни начальника, — находился на другом конце маленького городка, около километра в диаметре, расположенного на вершине огромного, почти лысого холма. Город был заброшен — никакого движения, ни белья на балконах, ни детских голосов — ничего. Вокруг домов громоздились кучи мусора, местами доходившие до уровня третьего этажа. Своевольный ветер теребил обрывки газет, гремели сухие пакетики из-под молока… Эта картина показалась бы мне совершенно беспросветной, если бы не яркое весеннее солнце, новая трава, растущая из хлама и грязи, вода, бегущая вниз, к реке, и смывающая эту грязь — и ощущение, что я на высоком месте, где земли, в сущности, мало и много неба и света. И чем ближе я подходил к реке, тем светлей и просторней становилось, и наконец передо мной открылся необъятный простор. Внизу сверкнула полоска воды, за ней, вообще-то далеко, не менее двух километров, а казалось — совсем рядом, лежали поля, освобожденные от снега, воды реки наступали на них, затопили прибрежные кусты, красноватые от почек… и рядом со мной пылали какие-то тоненькие веточки, они вытянулись из старых, толстых, и ликующий красный победил глухой коричневый цвет. Небо, бледное и жидкое, отсюда, с вершины холма, казалось высоким и просторным, оно парило над голой черной землей, над кустами, первой травой, резко-зеленой, над всем этим странным оставленным городом, царством шорохов и мусорных куч.
И панельный дом, в котором мне предстояло жить, был таким же, как все, — обшарпанный, в глубоких трещинах, с выбитыми стеклами первых этажей. Зато дальше домов не было — он последний… перед окнами уютная лужайка, кусты, какой-то заброшенный сад, за ним спуск к реке, и река видна как на ладони, за нею лес зубчатой синей грядой до самого горизонта… а направо овраг, прорезавший себе путь в тяжелой бурой и черной глине…
Квартира была на третьем этаже. Я толкнул дверь и вошел. Две комнаты, окна выходят в сторону города, но я не привык выбирать… Не успел осмотреться, как в переднюю вошел невысокий человек.
![Дома профессора [Два дома профессора]](/storage/book-covers/fe/fea71dd84c9f053595cf157a092bee2f50b4729b.jpg)
