Лавина - [62]

И снова успокоилась Светлана Максимовна: техника, конечно, как занятие ненадежнее, но раз душа к другому лежит и получается — с богом!

В других изданиях стали появляться его репортажи и очерки. И наконец, статья в «Московском комсомольце». О молодой семье. Через номер, как бы в пандан, о разводах — темы все острые, трудные, метастазами прорастающие из самых подоснов современности. Положа руку на сердце, поучений многовато, ершистого праведного задора (в разговорах сам же ополчался ядовито и остроумно на такого рода переборы), а может, так и следует, и тонкая, захватывающая художественность при наших стремительных темпах излишняя роскошь?

Как сын он ей и тем именно дорог, что немало в свое время потребовалось настойчивой нежности и терпения, чтобы проявить добрые черты его, дать им окрепнуть, уберечь и преумножить. Невмоготу бывало: еще немного дикого, злобного сумасбродного упрямства, и кажется, не выдержит. Теперь видит: если б не он и то, что необходимо было ему, кто знает, куда повернулась бы ее жизнь.

(Чаще и чаще Светлана Максимовна обращалась назад, перебирала в памяти разные пустяковые эпизоды и, разволновавшись, с негодованием себя одергивала. На помощь приходили спокойные, уверенные ее правила и привычки. Принималась рассуждать, и утихало, светлело на душе. Да, стихало, и никакой грусти.

…Скольких разговоров, непростых усилий стоило приучить слушать серьезную музыку. В классе шестом-седьмом, как раз самый джазовый ажиотаж, едва не насильно таскала его в консерваторию. Пусть поначалу многое прокатывалось мимо (особенно же, если осмеивали новоявленные дружки, а еще страшнее — девочки-одноклассницы), и все же хоть крупица, а западала в душу. Координировала вкус, разбивающиеся чувства. Лучшее, что создано человеческим гением, — разве не самый необходимый воспитатель, рассуждала Светлана Максимовна, защищаясь от самой себя.

Теперь зато сам, по собственной инициативе добывает билеты где-то в журналистских сферах, и в который раз идут слушать (мужа не оттащить от телевизора, да и трудно ему) Чайковского, Рахманинова. Боже, какая прелесть «Грезы зимней дорогой», тогда как раз сердечнейший рассказ прочла, с симфонией этой связанный… Слушали Хиндемита и другого, современного, им так восхищаются профессионалы, Бенджамин Бриттен, или он уже умер? Но ей далека их музыка, утомляет, душа ее не раскрывается. На концерте познакомил с неким Невраевым и его женой. Буквально бредит им, только и слышишь: Сергей сказал, Сергей сделал. А она совсем иная, чем представлялись со сцены балерины, очень уверенная и сильная. Невраев втянул его в альпинизм. Хорошо это или плохо?

А выставки! Поистине, лишь искусство способно доставить высокое духовное наслаждение! И с радостным удивлением отмечала, насколько близко воспринимают они живопись и как тревожно ей, и… приятно, что ее давние усилия приносят добрые плоды.

А потому не надо, незачем сгущать внимание на… на… ни на чем. Все хорошо. Жизнь ее наполнена, только б здоровья побольше Петру Васильевичу, слушался бы ее и пил травы.

…Великое дело — народная медицина, убеждалась не раз. Не говоря уже о простудах, воспалениях разных, да вот камни в почках у Петра Васильевича обнаружили, лечили-лечили, совсем к операции подошло, и уговорила-таки, начал пить чаи почечные, травку лесную особую, старушка белозерская присоветовала, и помогло. Поправился.

Светлана Максимовна последние годы в Белозерск зачастила. Как каникулы школьные, так и едет. А то среди четверти, два, три дня в счет отпуска, да перерабатывать сколько случается, да еще воскресенье, оно, глядишь, и набралось. Травы, и корешки, и ягоды собирать в особые, меняющиеся от погоды сроки надобно и сушить на сквозняке в повети. Дело это хлопотливое, строгое, по счастию, начальство тоже в лечение травами уверовало, не только не мешало, а и содействовало как могло ее поездкам. Жаль, подольше оставаться не удавалось, Петр Васильевич принимался бомбардировать телеграммами. Как-то успокаивалась она душой в тех родных ей краях. Тишина лесная, неспешность, обычаи, до конца не изжитые, и сами разговоры говорливых тамошних женщин — как-то это не то чтобы уводило, роздых сердцу давало.

Никого уже почти из родни не оставалось, близкой, по крайней мере, молодые разъехались, старые поумирали. Но домишко тетушки Прасковьи Арсеньевны, в котором та проживала еще со своей матерью — бабушкой Светланы Максимовны, цел. Скособочился, балкончик под коньком, где светелка ее была, обвалился, крыша в заплатах толевых, а вот поди же резные петухи на наличниках по-прежнему веселы и задорны. Чужие вовсе люди живут, не деревенские, городские, чего им хлопотать, ремонтировать, тем более снесут наверняка. Вон какие многоэтажные, многоквартирные подпирают.

Тетушка Прасковья Арсеньевна когда-то преподавала русский язык и литературу. В красном углу фотографии висели, грамоты, много грамот, и крохотный старообрядческий медный складень, смятый немецкой пулей, — память о дедушке, спас его от смерти в первую мировую. А какие разговоры возникали, когда приезжала вместе с тетушкой Анной, мамой Аней, как привыкла называть ее Света. Тоже учительствовала и тоже русский язык и литература, но в младших классах. В отличие от тетушки Пани мама Аня не признавала современной литературы, и современная литература, в свою очередь, игнорировала ее: до седьмого класса доведет своих учеников и назад. Но какие обсуждения, какие споры! В жертву готовы были принести себя за литературу, ибо если красота спасет мир, то именно та красота, которую вливает в жизнь литература! Восторженная и несколько сентиментальная душа мамы Ани не умела делить свою любовь на мелкие дольки, отсюда, пожалуй, убеждение ее, что после Чехова все не то, все жестко, во всем борьба. Многое вызвали к жизни в спокойной, безмятежной Светочкиной душе те горячие споры, порой доводившие до ссор, и многое, надо полагать, предопределили.