Лавина - [61]

Сорок один год, и, поди же, щадила ее судьба, кубок с отравленным вином мимо обносила. Да, собственно, и, никакого желания не возникало у Светланы Максимовны отведать от этого кубка. (Может, по тому самому и сохранилось в ней чудесно почти девическое целомудрие и тоже чарующая эмоциональная лень или некая заторможенность, что ли, — в искушенном человеке, не чета, конечно, Пашу не, пробуждающие бурю, смятение, да похлеще, чем в тот день в горах творились. Что, заметим, и случалось неоднократно, ужасно пугало Светлану Максимовну и вызывало поспешно осуществляемое стремление к бегству.)

Возникает правомерный, хотя и несколько наивный вопрос, как так и чего ради выскочила она замуж, если сразу упреждают о такой ее инфантильности? А вот так и выскочила, нас не спросясь, как и многие в подходящем возрасте делают. Если же рассуждать широко и непредвзято, чего ей слишком-то было артачиться? Ну, молодость, личико, о том же, что нынче очень и очень в расчет берется и тогда до некоторой степени тоже, так и вовсе не об чем было говорить. Значит, углядел, нашел в ней нечто, не открывшееся другим, и влюбился, а там уж и умолил, задарил, на руках готов был носить и носил, было и такое, и, наконец, получил тишайшее ее согласие супруг ее будущий, и скромный служащий скромного учреждения и вообще скромнейший и достойнейший, по многим отзывам, человек (что, кстати, было истинной правдой, в чем сама же Светлана Максимовна убеждалась не раз и не два), пусть, повторяем, старше ее несколько даже более, чем на двадцать лет. И нельзя утверждать, чтобы так уж несчастливо протекал их брак, разве что детей не было.

Да нет, конечно, счастливо. Никаких размолвок, ничего недоговоренного, писем каких-нибудь, случайно обнаруженных, телефонных звонков — когда молчат на обоих концах провода, и ждут, и мучаются, и — продлись мгновенье, прекрасно ты! Нет, нет, совершенно верна была Светлана Максимовна своему Петру Васильевичу, никаких тайных помыслов и желаний, а если и случалось грустить… Давно… Тут как раз Пашуня маленький появился, сложный, трудный, ставший сразу ей дорогим и близким ребенок, и жизнь ее наполнилась. Теперь, правда, в последнее время, но редко, редко, неясное какое-то томление духа находит… Гнала в смущении, в гневе. Не сразу, что же делать, но оставляло ее. Заботы насущные, суета и иные важные и неважные треволнения помогали. Так что не в силу, повторяем, высших принципов или старательно воспитанного страха перед грехом и возмездием, а просто-напросто и понять и принять не могла, как может быть иначе. Встречаются же люди с совершенно ясным умом и непотревоженным сердцем, она одна из них.

Вероятно, и сдружилась-то столь искренне с выросшим учеником своим Пашей Кокарекиным потому опять-таки, что и мысли не возникало об ином, запретном, — лишь покровительство с ее стороны, желание всячески способствовать добрым его успехам и его ответная, сыновняя преданность. Без матери, без отца рос, кто совет даст, кто приголубит в путаную минуту, не позволит подлым соблазнам угнездиться в мыслях его? Учила, терпела, любовью своей вытянула из нетей; в общеобразовательную перешел, на первых порах тоже приходилось помогать, ободрять, упрашивать. Дальше, что же — ее гордость, ее зримое достижение. Рада была ужасно, когда поступил сам в институт. И наконец самый большой праздник: Пашуня получил диплом.

Ах ты, боже мой, все купеческие какие-то замашки, никак от них не отстанет: заявился к ним, шампанского несколько бутылок, торт приволок — и не предполагала, что подобные громадины бывают. Петр Васильевич, естественно, был недоволен, да и чувствовал себя не ахти. А она, она вела себя в тот вечер непозволительно. Опьянела, отправилась зачем-то провожать к метро, и разговоры, разговоры, прогуляли едва не до утра.

Вспоминала день, когда свой диплом домой принесла красненький, с отличием. Тоже спать не могла, пошли всей группой ночью на Красную площадь, танцевали, и на ее новеньких лодочках — что-то очень дорогие по тем временам, в первый раз надела — каблук отскочил. Такая обида. Пришлось шлепать босиком до самого своего дома. Ребят в их выпуске было мало, у каждого своя девушка, и она ужасно боялась, что кто-нибудь к ней пристанет. В проулок свернула к себе ни жива, ни мертва, и — ах, счастье какое! — обе ее тетушки, как почувствовали, вышли встречать. Вот и все, что тогда было.

Начал работать Паша на заводе и заскучал. Приходил, жаловался: неинтересно ему; есть он, нет его — кому от того жарко или холодно; и что не может быть винтиком. Хоть какую бы самостоятельность и доверие!.. Если б не стенгазета цеховая, которую чуть не целиком сам состряпал и статьи написал, только подписывали другие, ну еще художник карикатуры на пьянчуг веселые сделал, если б не это отвлечение, хоть вой. А там заводская многотиражка и репортажи в «Советском спорте»… Как-то споро у него пошло, даже и без особой хлопотни, что значит влечение настоящее. Антураж, настроение спортсменов нестандартно передано. (Каждую страничку с ней обсуждал обязательно. Кое-что выправляла.) Сам контактнее стал, общительнее.