Лавина - [20]

— Вопрос по существу, — неожиданно поддержал его Сергей. — Каково будет высочайшее мнение?

Но Воронов — не в его правилах заниматься разговорами, пока не налажена страховка, — Воронов ни звука.

Так они стояли некоторое время: Бардошин наверху, на неширокой, но достаточно удобной полочке, соображая, как ловчее себя вести, чтобы в любом случае не оказаться в проигрыше; Воронов требовательно ждал, когда Бардошин забьет крюк, Сергей и Паша почти рядом друг с другом, раздумывая, что теперь.

Сергей еще метнул взгляд на Жору, всмотрелся. Показалось, будто Бардошин каким-то тайным знанием, неведомым наитием проник в сумбурные его переживания, а не то — нечто схожее творится и с ним… Встретить маету, хотя бы отдаленно напоминающую ту, что несешь в себе, даже если причины ее тобой не разгаданы, увидеть в другом пусть лишь призрак своего неблагополучия — мало того, что унизительно объединяет, еще и рождает брезгливое возмущение.

— Что, может, спустимся в лагерь, поспим на мягких кроватках? — круто меняясь, разразился Сергей. (Страшная, лютая неприязнь сторожила рядом. Не поддаться, не дать ей овладеть собою полностью, иначе — лавина. Лавиной сорвется, что долгое время копилось в нем, и пойдет, круша и сметая все на своем пути. Так, по крайней мере, со смутным опасением он ощущал и ломал себя, сдерживал, старался вовсе наоборот — приветливостью и вниманием глушить близко подкатывавшую к горлу ненависть и презрение, и вот едва не дал им волю.)

Жора, словно бы ударом ветра толкнуло его, не забив крюка, не наладив никакой страховки, быстро двинулся по неширокой полочке, траверсируя вправо. И оскользнулся — нога сорвалась, когда переносил другую…

— Ух! — только успел выдохнуть Сергей, взглядом своим словно пытаясь удержать, не дать ему свалиться. Жора и не свалился. Сделав ни с чем не сообразное движение, прыжок ли, переворот, неуловимый для глаза, что-то по-кошачьи ловкое, мгновенное, ухватился за неразличимый снизу выступ, повис. Заелозил ногами, нащупал опору и как следует встал.

Сорвись Жора, Воронов, превратившийся в пружинный механизм, готовый принять и погасить рывок, тем не менее вряд ли сумел бы избавить его ото всех бед — слишком велико могло оказаться свободное падение.

— Молодец, Жорка! — вырвалось у Павла Ревмировича. — Молоток! Виноват, барс! Настоящий горный барс и снежный орел. То есть наоборот.

Воронов дал время Жоре отдышаться, настоял-таки, чтобы забил крюк, наладил как следует самоохранение. Однако дальше предпочел идти первым.

— Поднимемся во-он к башне перед стеной, — объяснял он Сергею, ожидая, покуда Жора выберет лишнюю веревку. — Там посмотрим. В крайнем случае пересидим как-нибудь ночь. Не роскошествовать же мы сюда явились.

Сергей поглядывает на своего старинного, еще со школьных времен товарища, теперь и родственника. Загорелое лицо Воронова в сумерках кажется вовсе черным. Тяжелый подбородок, крупные складки. Выпуклые очки, под которыми не разглядеть его глаз. Оно словно высечено из камня, лицо человека, не желающего тратить себя на переживания, решающего только раз. Сергей смотрит, молчит и, подпадая под излучаемые этим бесстрастным, неподвижным лицом спокойствие и уверенность, соглашается:

— Будь по-твоему. — «Нельзя отдавать пройденный путь за здорово живешь, — соглашается он и внутренне тоже. — Мало ли, настроение, нет писем — а когда она писала? Один любит, другой позволяет себя любить. Ее любовь — театр, и вся ее жизнь там. И нечего устраивать нервотрепку. Нечего, нечего, — бьется в нем, перекрывая беспокойство, неприязнь, нетерпение. Всякий раз, как должна быть почта, места себе не находил. Тут тоже… Глупо, позорно, абсолютно бессмысленно даже думать о том, чтобы повернуть назад. Идти… вопреки надеждам этим изнуряющим, вопреки темноте, которая надвигается… Идти, идти…»

Горы, вершины их погасли. Две-три самые высокие, самые мощные удерживали еще вишнево-красные отсветы зари. Но темень поднималась и к ним, захватывая пространство сначала вширь, теперь ввысь. Ее пора — время ночи, холода, когда во мраке, пронизанном мерцанием звезд, лед трескается от стужи и камни пристывают друг к другу, в тщетном стремлении сохранить остатки тепла. Близко стена черной громадой вздымается в небо. На самом верху, или это только кажется Сергею, тускло проступают потеки цвета запекшейся крови.

Прошли одну веревку. Вторую. Третью.

— Все в порядке! — Воронов добрался до подножия стены и сообщал оттуда: — Отличную площадку вижу.

ГЛАВА 5

Действительность превзошла самые пылкие ожидания. Великолепный, почти ровный уступ и достаточно широкий, не одна — две палатки поместятся. Почти под самой стеной. Не дай бог, грохнет оттуда. Только есть ли чему грохать? У подножия ни осыпи, ни хоть какого навальчика, так, отдельные камушки, площадку выровнять, ямы заложить не хватит.

Стена хороша. Стена — лучше не бывает. Дело за малым — штурмовать как? Ладно, завтра стена. Тем более толком уже не разглядеть. Жора, еще когда на гребень вышли, уж на что рвался, дай ему волю — бегом побежит, лишь бы приступить скорее, теперь усами шевелит, с губы поуродованной струпчик сдирает, и молчок.