Лароуз - [43]

Малверн выставила вперед нижнюю губу и уставилась на Сэма, а затем покачала головой и, выпучив глаза, взглянула на Игнатию.

— О да, болтать он умеет, — сказала она, — это точно. А сам ночью рыскает здесь и там. Стучится к женщинам в двери.

— Да и пускай, — рассмеялась Игнатия. — Под нашим присмотром он не причинит никому вреда. Пусть поговорит с этим мальчуганом. Его должен кто-то учить. Малыш и сам хочет узнавать новое. Ему нужны разные истории. А кроме того, мы знаем, что Сэм положил на тебя глаз.

— Вздор! — воскликнула Малверн. — С чего ты взяла?

* * *

Отец Трэвис никак не мог себя загнать, хотя с неутомимой страстью изнурял тело, продвигаясь вперед по оздоровительной тропе. Силовая станция[105] из жердей, привинченных к коротким бревнам, его не удовлетворила. Он не отшлифовал жерди, потому что шероховатая кора облегчала захват. Но что-то было не так. Что-то его раздражало. То ли площадка была неровной, то ли брусья были разного размера, хотя он их тщательно измерял. Все это мешало правильно выполнять силовые упражнения. В конце концов он пришел к компромиссу и стал менять положение тела так, чтобы обе руки получали одинаковую нагрузку. Правда, инструкции, которые он аккуратно написал на доске, не давали ни малейшего намека на это решение.

Он пробежал трусцой небольшое расстояние до следующей станции и успел сделать двести упражнений на подъем туловища из положения лежа на толстом резиновом коврике, прежде чем заметил, что его окружают использованные презервативы. Они болтались среди листьев, или лежали, поникнув, на сорняках, или валялись, разодранные в клочья. Ох, молодежь. Они же испортят газонокосилку! Горя возмущением, он сделал еще сотню упражнений, а когда успокоился, ему стало смешно. Нет, презервативы испортить газонокосилку не могли. Он перешел к турнику. За турником последовали ступеньки, на которые он взбегал до тех пор, пока в ногах не появилась дрожь. Но он не позволил себе покачнуться, а принялся выполнять упражнения на дыхание, с упорством маньяка прыгая через принесенную с собой скакалку. Он кружился на месте, скрещивал руки, прыгал назад, вперед, нагружая себя, пока не почувствовал, что легкие горят. Тогда он еще поддал жару. Вот было бы хорошо, если бы он мог вырыть здесь колодец со старомодным насосом! С сернистой водой резервации, содержащей все мыслимые соли и железо, необходимые организму. Эта вода будет холодной и сладкой.

Ему здесь нравилось. Он любил свой народ. Они ведь были его народом, не так ли? Они сводили его с ума, но их радушие вдохновляло. И они так смеялись. Он прежде не видел таких веселых людей. Так или иначе, с Божьей волей или без нее, он хотел остаться. И здравомыслие было здесь ни при чем. Он перешел к еще одной станции для подъема из положения лежа, тоже с крошащимся резиновым ковриком, но на сей раз не увидел ни одного презерватива. Что ж, коврик находился в кустах и чересчур далеко. После фильмов ужасов, которые теперь смотрела молодежь, неудивительно, что все боятся леса. Индейцы… Индейцы второго тысячелетия. Боксерская груша, роль которой выполнял тяжелый мешок, тоже оказалась недоступной вандалам — она висела слишком далеко в лесу. Он принялся выбивать из нее клещей при помощи коварных боковых ударов ногами. В свое время ему пришлось вытерпеть море боли, чтобы растянуть образовавшуюся в паху рубцовую ткань. Зато теперь он мог поднять ногу до головы. «Ха-ха, Господи, — говаривал он, беседуя с Богом, — Ты спас меня не просто так, а для того, чтобы я мог развить удар, достойный танцовщицы из мюзикла».

Иногда он даже не чувствовал, как проваливается в прошлое. Он просто снова вылезал из спального мешка, а затем его подбрасывало вверх. Часовые, охранявшие бывшее офисное здание, где теперь находилась казарма морпехов, ожидали автоцистерну с водой. Вместо нее мимо пронесся желтый грузовик с открытым кузовом, и бомба, заложенная в нем, взорвалась в вестибюле. Здание, расколовшись на куски, взлетело на воздух, а затем его обломки вместе с находившимися среди них солдатами рухнули на землю. Отец Трэвис ощущал, что парит, как во сне, а потом со стуком врезается в землю, но того, как ломается и рвется его тело, он не чувствовал. Вихри черной энергии сменились черной сокрушительной тишиной. Затем ее прорезали крики. Лишь попытавшись добраться до других, он понял, что не может двигаться. Тогда и он начал кричать, но не умоляя о помощи, а требуя: «Убирайтесь от меня прочь», потому что понимал — стал мясом в сэндвиче из бетона и стали, и чувствовал, как шевелятся зажавшие его обломки. Вдох пыли. Выдох пыли. Крик, выталкивающий пыль. Еще один вдох пыли. Снова крик. Затем голоса: «Мы одного нашли. Нужно поднять эту плиту. Он под ней. Нам понадобится кран».

Одетый в рубашку без рукавов тощий татуированный морпех проскользнул рядом с Трэвисом, как-то приподнял балку, отодвинул плиту и передал его на руки другим спасателям. Отец Трэвис точно знал, кто этот человек. Он говорил с ним по телефону. Этот худой парень проявил огромную силу, спасая товарищей, как бывает с матерями, спасающими своих детей. Он и морпех говорили об этом. Они поддерживали связь, но общаться с другими выжившими солдатами и семьями погибших ему не хотелось. Он не ездил ни в Кэмп-Леджен