Лара моего романа: Борис Пастернак и Ольга Ивинская - [119]

(курсив[382] мой. — Л. Ф.).

Рената пишет, что они поднялись по широкой лестнице в кабинет, который был ей так знаком по фотографиям. Казалось, она уже бывала здесь, и все было здесь полно значения. Гостья впитывала в себя пейзаж за окном, каждую деталь интерьера, чтобы потом снова и снова вызывать это в памяти, но, признавалась она, «все эти детали исчезнут, и только голова Пастернака и его узкие нервные руки останутся жить во мне, как выжженные в памяти знаки».

Беседа Пастернака и Ренаты касалась многих тем. Заметив утомленную бледность под его смуглой кожей, она спросила: «Ты себя плохо чувствуешь?» Пастернак уклонился от ответа и спросил, получила ли она его последнее письмо. В этом письме он просил ее отказаться от поездки и писал о том, что ему «было совсем нехорошо в последнее время». Это испугало Ренату, и она стала умолять его пойти к врачу. Между ними произошло объяснение, раскрывающее значение их переписки. Пастернак вспомнил о своем пребывании в больнице в 1958 году: «Я сам не понимаю, почему, собственно, я пошел тогда в клинику. Но можешь себе представить, что бывают моменты, когда просто не знаешь, что делать дальше. Это было ужасное состояние, я не хотел бы еще раз пережить такое. Если бы ты не написала мне тогда <…> это помогло мне многое преодолеть» (выделено мной. — Л. Ф.).

В своих беседах того земного, реального свидания они коснулись тем из мира искусства. Ренате Швейцер, по ее собственному признанию, для того «чтобы ее творчество не оставалось частным высказыванием», необходимо было признание со стороны мужчины. На роль этого мужчины Ренате Швейцер судьба поспала Бориса Пастернака. Не только выбор, но и правильный момент обращения к этому мужчине — все это ей удалось сполна. И в этом — вся Рената Швейцер.

Пастернак, как и обещал, познакомил свою гостью с Ольгой Ивинской. Рената оставила нам подробное описание не только своего пребывания в доме Пастернака, но и каждого дня и каждого места. Создается впечатление, что ничто не упущено, все упомянуто почти с немецкой точностью.

И с какой настойчивостью в своих двух посланиях вслед уехавшей гостье Пастернак повторяет о «таком еще близком позавчера»! При первом мысленном обращении (в письме от 21 апреля) Пастернака к этому событию получается, что он говорит о дне 19 апреля, который был «зарезервирован (так у Ренаты) для посещения Кремля». Вечером намечался выход в театр, которому противилась жена Пастернака во избежание неприятностей, так как Пастернаку запрещалось общение с иностранцами. Почти утопично выглядит заключение Пастернака: «Никто не догадается, кто я, если я буду в театре». И совершенно реалистично — другое утверждение, сделанное тут же: «Здесь все все знают!»

Ольга Ивинская написала книгу воспоминаний о годах с Борисом Пастернаком после выхода книги Ренаты Швейцер. Ольга Всеволодовна так описывает состояние поэта после отъезда гостьи из Германии: «Упав на колени, Боря говорил, всхлипывая: „Лелюша, Бог меня не простит за то, что тебе не понравилось, как я был ласков с этой Ренатой“»[383].

Когда вскоре Пастернак почувствовал себя по-настоящему плохо, он, по воспоминаниям Ольги Ивинской, опять связал это со своим отношением к Ренате: «Лелюша, а не думаешь ли ты, что я заболеваю в наказание за тебя из-за этой Ренаты?»[384] Борис Пастернак не случайно говорил о той атмосфере своей жизни, которая его окружала: «Здесь все все знают!»

В годы, когда понадобилось защитить Ольгу Ивинскую, большую и светлую любовь Бориса Пастернака, Рената Швейцер — добрый, умный, пламенный друг — опубликовала свою переписку с автором «Доктора Живаго». Этим она выполнила просьбу Бориса Пастернака: «Когда я умру, не пишите обо мне книг <…> но дайте мне говорить самому!»

P.S.

В «Полном собрании сочинений» Бориса Пастернака (М.: Слово, 2005, т. 10) вы найдете только три письма Пастернака к Ренате Швейцер: от 14 мая 1959 года, от 26 июля 1959 года и письмо от 12 декабря 1959 года. При этом составители комментариев называют Швейцер немецкой писательницей и сообщают, что в книгу «Дружба с Борисом Пастернаком» она включила 27 писем Бориса Пастернака. Местонахождение оригиналов (на немецком) неизвестно. «Невозможность сопоставить их с утраченными (уничтоженными?) оригиналами и некоторые стилистические особенности текста заставляют сомневаться в их полной аутентичности» — таков комментарий, который Рената Швейцер уже никогда не сможет оспорить.

Вышеприведенный анализ переписки Бориса Пастернака и Ренаты Швейцер и интервью с фрау Лаабс были сделаны мною до того, как я стала счастливой обладательницей полного собрания сочинения поэта. Прочитав комментарий, я была несколько ошеломлена. Но если нет в живых Ренаты Швейцер, то, слава богу, живы комментаторы, которые могут ответить на вопросы: на каких основаниях и кто установил «неполную аутентичность» писем Бориса Пастернака Ренате Швейцер? Получилось, что из 27 писем только 3 оказались аутентичны? Для чего было Ренате Швейцер публиковать письма поэта, при этом что-то меняя в них?

Мои звонки в Москву одному из комментаторов, Евгению Борисовичу Пастернаку, сыну поэта, оказались безрезультатными: телефон не отвечал. И тут случается почти чудо, потому что я получила приглашение из Базеля, Швейцария, на вечер-встречу 30 ноября с… Евгением Борисовичем Пастернаком, которую организаторы связывают с 50-летием публикации «Доктора Живаго». Я написала Евгению Борисовичу и попросила организаторов передать ему письмо с вопросами, приложив конверт для ответа. Сын Пастернака позвонил мне. Не стал отвечать в письменном виде.