Лара моего романа: Борис Пастернак и Ольга Ивинская - [118]

Спасибо тебе, милый друг, за эти два прошедших года, в течение которых любить тебя так облегчало, обогащало и наполняло значением мою жизнь. В наших предположениях и допущениях мы зашли достаточно далеко. Не будем больше делать этого. При всем том, что ты обо мне знаешь, это было бы с моей стороны нечестно и низко. Но если мое молчание порой станет более длительным, причиной будет не это, но необходимость принудить себя к труду, который ведь составляет мой долг и по отношению к тебе тоже. Здесь говорят, будто ты ездила в Париж и посетила мадам Пруайяр. Правда ли это?[379]

Рената Швейцер не ощутила это как отчуждение, потому что в это время вернулся гастролировавший в Москве «Немецкий театр» Грюндгенса. Она посетила в Гамбурге свою семью, и, по ее признанию, «казалось, что Борис Пастернак был в эти дни среди нас, до такой степени чувствовалось его присутствие».

Тогда же, в первые дни нового, 1960 года, она и фотограф Гамбургского театра по фамилии Клаузен задумывают совместную летнюю поездку с целью выпустить книгу о России. Главной темой должно было стать Переделкино. «Я никогда не раскаивалась в том, что я делала по наитию, чем бы дело ни заканчивалось. Поэтому я сразу успокоилась, как только вышла из бюро путешествий, записавшись на поездку в Россию 14 апреля», — вспоминала Рената. Это планировалось как разведывательная поездка, которой она рассчитывала доставить удовольствие Пастернаку и одновременно разузнать, каким образом она и госпожа Клаузен могли бы остаться в России летом для работы над книгой.

«Твое предложение приехать этой весной я впервые принял без волнения и забот, но со спокойной, легко понятной радостью. <…> Ты познакомишься с моей женой и с домом, и с жизнью в доме. Потом я отведу тебя к Ольге. Никакое разочарование, ничто насильственно-неестественное не ожидает и не угрожает никому из нас»[380], — написал ей Пастернак. И далее:

Твоя талантливость, все, что уже было между нами, тому порукой. Только непреходящее, этот неизменный дар природы, соединяло нас. Не ищи в моих словах стремления что-либо преуменьшить или обуздать. Напротив. Нечто большее, еще ожидаемое, твой приход для меня, можно сказать, уже начался, уже начал осуществляться. И никому (и Тебе тоже) не понять, как серьезно, как трудно мое теперешнее положение после всего полученного признания, после всего подаренного мне доверия. О, как все это обязывает!

По собственному признанию Ренаты, только теперь она поняла, что она затеяла своей предстоящей поездкой. Череду событий, все, что происходило до момента реальной встречи с Борисом Пастернаком, Рената принимала с покорностью любящей женщины, знающей не только цену ожиданиям, но и цену награды за страдания[381].

Она так желала встречи с любимым человеком, что сама судьба, казалось, помогала ей во всем. Часто это была не судьба, а служащие госбезопасности, о чем Рената не догадывалась. Ей просто не хотелось думать об этом! Казалось, что таксист со стоянки у «Метрополя» в Москве, такой неприступный на вид, говорит по-немецки случайно. Какими наивными кажутся строки ее воспоминаний об эпизоде в такси, когда она хотела закурить:

Водитель уже предложил мне зажженную спичку. По его жесту я заключила, что он, верно, тоже курящий, и отдала ему пачку английских сигарет. Удивление и благодарность тотчас изменили его лицо и открыли ему рот. Он знал по-немецки! Он рассказал мне, что побывал в Дрездене, и мы отлично поговорили. С этой минуты мне стало ясно, что я достигну цели.

Когда они достигли цели поездки, шофер, не слушая пассажирку, взял ее чемоданчик, сумку с патефоном и донес все это к дому. Открыла сама хозяйка, которая говорила немного по-немецки и была любезна с гостьей. В своих воспоминаниях Рената говорит о чувстве глубокого покоя, которое пришло к ней, когда она достигла цели своих устремлений. Рената пишет в своей книге:

Я могла бы теперь сидеть так часами, но вдруг меня охватило чувство, что я не одна. Я повернула голову и увидела Бориса Пастернака. Его фигура неподвижно стояла в полуоткрытой двери. Мы смотрели друг на друга и не двигались. Его тонкое, чуть смуглое лицо выделялось на темном фоне, как высеченная камея. Но его глаза… Они не были серыми. Две золотые молнии — так показалось мне — вспыхнули из темноты. Я встала, и он медленно подошел ко мне. Мы не сказали друг другу ни слова, мы только обнялись, словно встретились снова после бесконечной разлуки.

Он ничего не говорил. Все еще ничего не говорил.

Не зная всех особенностей жизни Пастернака, сознательно или случайно, Рената подробно описывает встречу. Становится ясно, что Пастернака сковал какой-то страх. Цитирую из книги Ренаты:

Я распаковывала патефон и была рада, что можно было доставать еще разные вещи, ибо Борис Пастернак был теперь от меня далеко, там, куда я не могла за ним следовать. Его глаза, казалось, превратились в черные бездонные озера. Наконец я услышала низкий, теплый голос. Он стал расспрашивать меня о путешествии, живу ли я в отеле и принадлежит ли автомобиль, которым я приехала, германскому посольству. Я рассказала ему обо всем, что до сих пор случилось со мной в Москве.