Ламберт Херсфельдский. Анналы - [77]

; другую - в земле славян, в месте под названием Заальфельд; третью - в Вестфалии, в месте, что зовется Графшафт⁹⁵¹. Их все он украсил величественными зданиями, прославил самыми изысканными церковными украшениями и обогатил обширнейшими и вполне достаточными для пропитания множества братьев имениями. Когда он заметил, что во всех монастырях Тевтонского королевства старинное рвение к монашеской дисциплине заметно охладело и монахи все заботы и помыслы обратили от жизни общей к собственному состоянию, то его душу сдавила тяжкая забота, что, мол, могут подумать, будто он за счет таких больших средств не совершит ничего достойного Бога.

Между тем случилось, что он отправился в Рим по государственному делу⁹⁵². Когда он проходил через некоторые области Италии, то, желая своими увещеваниями укрепить князей этого королевства в том, чтобы они не отпадали от короля, он свернул ради молитвы в некий монастырь под названием Фруттуария⁹⁵³. Там восхищенный весьма строгим и организованным согласно уставу образом жизни монахов он на обратном пути увел с собой некоторых из них, а именно тех, которые были наиболее испытаны в службе Божьей, и поместил их в Зигберге для передачи Галлиям правил этого устава, а прежних монахов, которых призвал из св. Максимина⁹⁵⁴, он с честью отпустил на старое место, поскольку те не хотели принимать эти установления. Беря пример с его действий, прочие галльские епископы, призвав монахов кто из Горзе, кто из Клюни, а кто из Зигберга и других монастырей, каждый в своем монастыре ввели новую школу божественной службы; ревность к его счастливому деянию приобрела вскоре такую силу, что мы видим ныне очень мало монастырей в Галлии, которые еще не приняли ига этого нового установления.

Когда он узнал, что его монахи живут в строжайшей дисциплине, согласно тому, что он наблюдал во Фруттуарии, и, поскольку слава об их образе жизни распространилась повсюду, многие были побуждены к презрению мира и предали себя их наставничеству для обучения на пути Божьем, он воздал Богу величайшую благодарность за то, что он не посрамил его в надежде его⁹⁵⁵. Он проявлял также немалую заботу о том, чтобы они не испытывали никакого недостатка в тех вещах, которые необходимы для пособления телесной немощи. Он почитал и уважал их, как своих господ, и был так предан и послушен слову не только аббата⁹⁵⁶, но также и декана монастыря, что по первому их приказанию, какими был важными государственными или частными делами он ни был занят, тут же бросал эти дела, вскакивал и, словно презренный раб, исполнял всё, что они приказывали. Он сам, когда мог присутствовать, приносил им изготовленные с величайшим усердием яства, сам подавал их, сам смешивал питье, сам прислуживал им, в то время как они подкреплялись, готовый ко всякой услуге с большим рвением, чем любой слуга. Он столь тщательно и чутко соблюдал молчание и прочие монастырские обычаи, в то время как пребывал среди них, как если бы ежедневно готовился дать в их капитуле отчет в своих проступках и выслушать их приговор. Таково было его стремление и поведение в Зигберге, Заальфельде и Графшафте.

С королем его часто разделяла жесточайшая вражда, и он неоднократно укорял его суровой бранью за многочисленные дела, которые вопреки добру и справедливости ежедневно совершались в государстве по его приказу или с его разрешения. Из-за этого король, часто приходя в бешенство, грозился огнем и мечом разорить всё, чем тот владел, но часто также умолял его и щедрыми обещаниями укрощал его гнев; он обещал предоставить ему право и власть как над ним, так и над всем государством, если только убедится в его верности и если Анно не будет столь ожесточенно противиться всем его желаниям. На это отвечал, что никогда не откажет ему в своей поддержке во всем, что тот предпримет по праву и согласно королевскому достоинству. Если же король, поддавшись на уговоры негодных людей, захочет совершить что-либо дурное и противное законам и установлениям предков, то его не смогут ни купить деньгами, ни заставить путем запугивания освятить это своим согласием и авторитетом. Так он то принимался королем в самые доверительные советники и чуть ли не в соправители королевства, то, поскольку он резко осуждал и ожесточенно нападал на всё, что совершалось в государстве дурного, с бранью изгонялся из дворца, и вся сила королевства побуждалась к тому, чтобы совершенно искоренить его имя⁹⁵⁷. В таких переменчивых обстоятельствах его соперничество с королем продолжалось в течение многих лет. Ибо ни разумные доводы, ни более зрелый возраст, ни упреки того или иного друга так и не положили предела распущенности короля; напротив, с каждым днем он делался всё хуже и, отпустив все поводья человеческой, не говоря уже христианской благопристойности, сломя голову бросился во все преступления, какие только приходили ему на ум. Князья были уже задавлены страхом, и не было никого, кто осмелился бы хоть незначительным словом укорить грешного и не делавшего уже различий в человеческих и божественных запретах короля.

Наконец, когда архиепископ понял, что исполнилась мера его нечестия и укоренился во зле его нрав, так что ни время, ни разумные доводы не смогут уже его исправить, он примерно за год до начала Саксонской войны просил впредь освободить его от внешних государственных дел