Ладога, Ладога... - [15]

— А парубок пидийды до ней и обиймы, — и показывая, обнял Надю за плечи. — «Серденько мое!»

Надя дернула плечами, освобождаясь.

— Ну, ну, Семен! — И шутливо замахнулась на него мокрой простыней.

— От и вона му тэ самэ, — кивнул солдат, отбирая у нее простыню и выкручивая. — «Щоб тебе трычи, каже, перевернуло, гепнуло та й перекондубасыло!»

Надя смеялась, и солдат вместе с ней. Пете совсем не по душе была эта идиллия.

— Эй, друг, — он постучал солдату по плечу ладонью.

Солдат удивленно оглянулся, и Надя тоже.

— Ты не из ремонтной летучки?

— Шо, машина встала? — спросил солдат. — Не… я сапер.

— Я так и думал, — кивнул Петя и показал назад. — Оттуда?

— Не… видтиля, — солдат показал вперед.

— Ну, значит, это ты! — убежденно сказал Петя.

— Шо я?

— Меня командир твой остановил: «Увидишь на трассе моего сапера, — и Петя показал рукой изрядный рост, — Семеном звать»… Правильно?

— Ну?

— «Гони ко мне. Чтоб немедленно прибыл. На рысях!»

— Так вин же сам мене послав за…

— Не знаю за чем, а только злой, как черт. Давай на попутную и дуй. А то вкатает!..

— Шо ж, тоди я пишов, — солдат побежал к дороге. — Ще побачимся, Надя.

Петя молча смотрел на Надю. А она на него. Потом резко отвернулась к проруби.

— Зачем вы человека обманули?

— Так у вас ведь таких сто…

— Я сама сосчитаю…

— Двое ко мне с подозрением относятся, — помолчав, вздохнул Петя. — Старшина Чумаков и вы… — И взял из корыта простыню, чтобы выкрутить. Надя оглянулась, посмотрела на его перевязанные руки:

— Пусти, помощник…

— А что? У меня левая действует…

Надя, качая головой, глядя на сползшую повязку, положила выкрученную простыню и стала поправлять ему бинты.

— Надя…

— Что Надя?

— Возьмите меня… в подружки. — Он смотрел на нее, все больше очаровываясь. — Откуда вы такая?

— Из медпункта.

Они уже вместе выкручивали белье.

— Не из Ленинграда?.. У вас такое лицо… Мне кажется, что я вас…

— Где-то встречал? — закончила она за него, достала из кармана ватника папиросу, закурила и хмуро сказала — Я в Ленинграде и не была ни разу…

— Как?!

— А вот так. Пять месяцев его обороняю, а не попала… Все вояки по своим женщинам тоскуют. Вот и кажется всем: то на жену, то на знакомую похожа. Надоело слушать!

— Да ни на кого вы не похожи! — искренне ответил Петя. — В этом-то и суть! Вот ненавижу, когда женщины курят, а вам даже это идет. И не смотрите на меня, как… Чумаков! — попросил он. Она невольно улыбнулась и впервые посмотрела на него не сурово.

— А Ленинград — как же это быть рядом и ни разу… При первой возможности возьму с собой и отвезу!

Ленинград был холодный, полувымерший, заваленный обломками от бомбежек. Машины, ехавшие по узкой, засыпанной сугробами улице останавливались и долго ждали, пока обессиленный пешеход перейдет улицу.

И Надя, сидевшая рядом с Петей в кабине одной из полуторок, смотрела расширенными глазами на эту борьбу сгорбленного оскальзывающегося человека с бессилием своего истощенного тела.

Машины въехали в ворота, над которыми свисали сосульки с железных букв: «Кировский завод».

В огромном цеху, где по углам выступал иней, пожилые исхудалые рабочие помогали шоферам грузить на машины стайки. Беспокоились.

— Крепче вяжите, чтобы не болтало. Это же уникальный, трехшпиндельный…

— Петя!

Петя повернулся и еле узнал в худом старике, спешащим ему навстречу, своего соседа по квартире.

— Геннадий Трофимович…

Обнялись.

— С Ладоги, значит? — Геннадий Трофимович любовно оглядывал Петю. — А ты говорил — зачем с фронта отозвали. Выходит, на Дорогу Жизни!

— Жизни? — не понял Петя.

— У нас так называют. За то, что помереть нам не даете. Вот, — он оглянулся на цех, где вспыхивал огонек электросварки, — живем…

Петя смотрел на его изможденное лицо.

— Отдохнуть бы вам.

— Отдыхать — умирать, — отвечал Геннадий Трофимович, — а работать — жить. Мы как раз подъемник, — кивнул он в глубину цеха, — для Ладоги готовим, чтобы машины из-подо льда вытаскивать. Так и будем — мы вас, а вы нас вытаскивать… И вытащим! А, Петя?

По обледенелой, в натеках от лопнувшего водопровода и осколках стекол лестнице дома медленно поднималась маленькая девичья фигурка с большим законченным чайником в руках.

— Лиля!

Она подняла глаза. С трудом можно было узнать в сгорбленной укутанной фигурке прежнюю Лилю.

— Петя?

Петя с Надей стояли па площадке лестницы, а за разбитым стеклом внизу на противоположной стороне улицы виднелась их полуторка.

Лиля обрадовалась и заплакала.

— А я уже боялась, что никогда тебя не увижу. — И поставив чайник, села на ступеньки.

— Лиля, ты что? — Петя наклонился к ней, не зная, что сказать. — Стучу к вам, стучу — никого…

— Мама, наверное, не услышала… — вытирая слезы, сказала, Лиля.

— Это Надя, — познакомил Петя.

Лиля смотрела на Надю, на ее статную фигуру в военном полушубке без ревности.

— Какая вы красивая… А я… черпая, неумытая, вы лучше на меня не смотрите. — Она отвернулась и прикрыла лицо ладонью.

Надя присела рядом с ней на ступеньки, полная сочувствия.

— Поедем к нам на трассу, зачислят тебя в санчасть…

Лиля покачала головой:

— Не могу. Мама… На кого я ее брошу? И всех своих жильцов? Я им нужна, кипяток разнести по квартирам, газету прочесть. Ходячих мало, столько ослабевших, о них должен кто-то заботиться… — И встала. — Мне еще пять квартир обойти надо. — Петя, я совсем забыла, тебе же письмо пришло!