Курочка Ряба - [4]
Бабуля так резко переменила тему, что я опешила и ответила прямо, прямо из сердца:
- "Нет, не сбегу. Но по временам мне бывает очень страшно. Мне кажется, что я попала в какой-то особенный, жутковатый мир. Здесь всё очень странно. Здесь жёстко и сильно обходятся со всем..."
Я говорила сбивчиво, мне было трудно выразить свои ощущения, но бабуля поняла меня и тихо смеялась своим волнисто-спиральным смехом.
"Это тебе только кажется. С непривычки. Мой мир прекрасен, добр, но он требует Силы. Тут ты права. Сила нужна везде, где живут правильно. А почему бы тебе всё-таки не сбежать? Тебе ведь временами очень страшно?" - передразнила она меня.
Я не могла ответить определённо, но я чувствовала, что бежать мне некуда. Куда бы я побежала? А бабуля всё смеялась надо мной. Она говорила, что во мне борются два страха, которые рано или поздно парализуют меня, что я полысею между двух страхов и стану уникальным мышиным существом - буду лыса, как лягушка. Мышиный мир отвергнет меня навсегда. Я останусь лысой одинокой мышью без рода и племени. Для меня закроется путь в любую мышиную нору, что я стану мышью-изгоем, старой мышиной девой. А для всех маленьких мышат, которые будут непослушными - которые не будут ложиться вовремя и быстро спать, чтобы не мешать родителям воспроизводить других таких же непослушных маленьких мышат - для их устрашения придумают лысой одинокой мыши костяную ногу. И один-единственный передний злобный зуб, который плотоядно будет торчать в детством сознании из жуткого рта чудовища. Это будет твоя судьба..."
- Слушай, а не была ли это сама Баба-Яга? - вдруг озарённо спросила курочка.
- Да. Так зовут её среди Обывателей. Её, и таких как она, - мышь почему-то с уважением посмотрела на Рябу.
Ряба использовала момент и спросила:
- Чему же она тебя всё-таки научила? Или это тайна?
- Нет. Это не тайна, - мышка задумалась. - Просто всему, чему она научила... Многое я ещё сама не поняла.
- А что она умела?
- Да кто же это знает?! - отшатнулась мышка. - Она сама едва ли.
- Ну, что-то она тебе показывала, рассказывала?
- Да, мышка заметно задрожала. - Да.
- Расскажи, если можно, - взмолилась курочка.
Мышка огляделась. Курочка тоже. Они оказались в густой сумрачной чаще. Насупленные ели тесно жались друг к другу, опираясь на широкие игольчатые лапы. Под ними ничего не росло из-за отсутствия света. Под ними никто не прятался - там было темно, сыро, жутко. Даже под юными ёлками ничего не росло, а под старыми и подавно. Одна только густая, как плесень, паутина кое-где украшала тёмно-зелёные колючие лапы.
- Ты не боишься? - спросила курочка тревожно.
- Чего? - в вопросе мышки было столько недоумения, что тревога курочки сразу конкретизировалась: теперь она боялась своей спутницы и жалела, что так неосмотрительно отправилась на прогулку. Однако любопытство победило: оно смешалось с тревогой и взорвалось, как пересохший стручок гороха:
- Ну, расскажи, расскажи же. Ты так вовлекла меня, мне теперь покоя не будет. Я вся изведусь. Расскажи хоть что-нибудь, что можно. Что не тайна.
- Я могла бы рассказывать тебе о бабуле бесконечно, но у меня в памяти всегда один случай, - согласилась мышка. - Как-то взяла меня бабуля в ночь. Серебристая неопределённость луны наводила свои чары. Великолепие поигрывало неуловимой узорчатостью... Кстати, помнишь, ты дивилась редкой окраске моей шерсти - это от таких лунных ночей; бабуля научила меня загорать под луной и впитывать её холодную мудрость.
- Как это? - спросила курочка.
- Об этом потом. Присмотрись к лунным ночам, иначе тебе будет трудно понять услышанное. Теперь просто запоминай, а потом когда-нибудь, в лунные прозрачные ночи, вглядись в окружающее. Я тоже тогда мало понимала всё это и почти не обращала ни на что внимания. Во мне были тогда, как в тебе теперь, тревога и надежда. Я сидела у неё на плече и дивилась её легкости. Мы шли к поляне. Там в ночи, среди серебристых теней, бабуля оставила меня на краю поляны, а сама пошла и стала в центре её. Затем с грациозными поклонами она принялась кружиться. В её кружении мне слышался какой-то припев, он постепенно переходил в охание, а затем в странное кудахтанье, отдалённо напоминающее твое. Она кружилась всё быстрее и быстрее. Уже нельзя было различить ничего, кроме смутного силуэта. И вдруг я увидела, или даже почувствовала, что её кружение не связано с землёй, она ввинчивалась вверх. Сначала её руки свисали вдоль тела, но я не заметила, когда именно она их подняла. Она ввинчивалась в подёрнутую серебром тьму. И мне уже трудно было различить небольшое веретено где-то у вершин деревьев. И вдруг, словно взрывом, веретено расплеснулось, и нечто уже совершенно нечеловеческое, словно колеблемый ветром кусок ткани, качаясь и раскачиваясь, стал опускаться на землю. Ничего толком не было видно. Лишь контур бутона незнакомого, невиданного мною цветка, подсвечиваемый лунными бликами, повис на мгновение над поляной.
