Курочка Ряба - [5]

    Потом "бутон" двигался над поляной, словно вычерчивая знаки, но мне они были непонятны и плохо видны. Я почти не соображала, я плохо себя чувствовала. Всё это делалось как бы и для меня тоже, но я уже не верила, что там моя бабуля. Я чувствовала только одно: что с этой ночи во мне жизнь изменилась, что со мной теперь ничего не будет случаться, но только происходить. Это чувство было очень настойчивым. С этим же чувством я проснулась на печи в избе. Бабуля была рядом. Она положила меня в платок, свернув его наподобие гнезда.

    - "Ты не спишь?" - спросила я.

    - "Что?" - бабуля отозвалась странно, словно воротившись откуда-то.

    - "Что вчера было?"

    - "Вчера - вчера было", - бабуля открыла глаза, они смеялись.

    - "Мы были вместе в лесу или мне приснилось?" - допытывалась я.

    - "Ох-ох-ох-ох..." - бабуля вся съёжилась и стонала, стонала. Я видела, как с каждым стоном она стареет и вянет. Уже через несколько минут у меня перед глазами, скрючившись, лежала ветхая старуха, покрытая восковой, изрезанной глубокими морщинами кожей, охающая и глядящая на меня мутными глазами, под которыми свисали чёрные мешки. В один момент мне показалось, что если она ещё раз охнет, то похолодеет и окоченеет навсегда.

    - "Не надо!" - вскрикнула я. - "Не надо, бабуля!"

    Я её так любила в этот момент, и мне было так страшно! И тут же с невероятным проворством бабуля взметнулась на печи, и оказалась уже на полу. Она крутнулась, как вчера в лесу, в самом центре солнечного пятна, падавшего от маленького оконца. Она вновь была сама собой. И ещё моложе, и ещё привлекательнее... Зачем-то она выскользнула во двор. Потом вернулась, устроилась рядом со мной на печи и принялась гладить меня. От её руки я чувствовала прилив покоя и силы. Они вливались в меня от каждого её прикосновения.

    - "Как ты летаешь?" - шёпотом спросила я её.

    - "Весело", - ответила она и засмеялась.

    - "Ну, как тебе это удается?"

    - "Томление, миленькая, Томление..."

    - "Ты летаешь на Томлении?"

    - "Да, глупенькая".

    - "Но ведь я тоже томилась, но я не летала. А говорят, Баба-Яга летает в ступе, это правда?"

    - "Правда", - бабуля наслаждалась и жеманничала. Она вытягивала губы и произносила слово "правда" с раскатистым "р-р-р", с протяжным "а-а-а". Получалось очень забавно.

    - "Ну, объясни мне", - я тоже впала в капризность. - "Объясни мне. Ну, объясни".

    А она повторяла и повторяла на все лады одно и то же слово "правда". И оно уже стало терять смысл. Она повторила его уже может быть больше тысячи раз, а я всё капризничала, зараженная её настроением, и повторяла свое "объясни мне".

    Вдруг во мне всё замолчало. Я почувствовала невероятно остро, ЧТО бабуля своим "дурашливым" поведением мне объясняет. Что это - и есть объяснение, но не прямое, а практическое. Её многократное повторение вконец обессмыслило слово, но оно не исчезло, а вместо привычного смысла проступило нечто совсем иное. Игра была ритмизированна, звуки, составляющие слово, распались. И в результате распада привычности во мне стали происходить изменения. Они казались неуловимыми, но они происходили. И бабуля добивалась, вероятно, этого.

    - "Ещё, ещё!" - просила я, чтобы уловить качество изменения. Тогда бабуля изменила свой стиль: она протянула ко мне свою руку и, разбивая слово на два слога, синхронно меняла интонации и положение руки: "прав-да, прав-да..." Я уже не помню всей её игры, но под конец я потеряла чувство однозначности и чувство монолитности реального мира. И на мгновение во мне воскресло то ночное ощущение, что со мной теперь никогда ничего не будет случаться, но что теперь со мной будет нечто происходить.

    - "Бабуля". - сама не своя, словно в грёзе, проговорила я. - "Бабуля, почему ты живешь одна? Почему вокруг тебя никого нет? Ты же столько знаешь и столько умеешь! Почему вокруг тебя никого нет? Ты смогла бы столькому научить! Почему ты ушла ото всех? Тебе ведь плохо одной?"

    - "Свихнулась, крошечка?" - жалобно улыбнулась бабуля. Она провела ладонью по моей сине - не то погладила, не то проверила: нараставшая было слезливость из меня улетучилась от её прикосновения. - "Для Обывателя нет ничего страшнее двух вещей", - очень серьёзно сказала бабуля. - "Самый жуткий плен - плен голода. Он не отпускает и мучает Обывателя, пока не уничтожит. Но этот плен не так страшен, как плен другой, который удовлетворить нельзя - это плен Томления. Нет ничего суровее. Плен Томления - это безумие. Оно может изуродовать всю жизнь ни за что, ни про что. Сначала Томление пугает, но очень скоро становится сладостным. Эта сладость - порог. И переступивший его - уже погиб. Обыватель будет наслаждаться медовой болью Томления, и никто не сумеет прервать это смертельное блаженство. Томление забирает всего человека, вместе с человеческими целями. Томление - это стремление тела к самоликвидации. НИЧТО - вот радость Его.

    Всё это не новость. Это знают всё, но умение пройти сквозь Томление, умение ковать победу, растить удачливость на этом рубеже - вот это должно быть для тебя новым, это полезно и дает силу. Томление жаждет удовлетворения, но неудовлетворенное Томление рождает победу. Томление