Купавна - [98]

И мне стало легко: пусть бы скорее кончалась война, найду себе жену, и у меня появится мой сын, — продолжал Иван Тимофеевич Рысенков. — А сейчас мне очень больно. Думаю: отчего эта боль? Да только никак не оттого, что не сложилась у меня семейная жизнь, что жена не народила мне сына. Больно потому, что мой друг Костя Привезенцев не вернулся с войны… А что же, спросите, Толик, его сын?.. Недавно я встретил Анатолия Константиновича в чине полковника. Он сказал мне; «Если бы я обладал такой силой, при помощи которой мог бы воскресить отца, его друзей и товарищей, погибших на войне, я бы сделал это даже в том случае, если бы мне сказали — сделай это ценой своей жизни».

— Ничего странного, дети идут дорогой отцов, — заметил Салыгин. — Так сказать, преемственность… Тем не менее что же она, эта самая Валентина? В чем ее, как ты сказал, беспредельное ожидание? Наверное, до сих пор замуж не вышла?

— Это одно. Не будем осуждать тех женщин, которые, потеряв на войне мужей, позаводили новые семьи. Отнесем это на совесть законов природы. — Немного помолчав, Рысенков продолжил: — Третьего дня я встретился с Валентиной в метро. После войны не виделись. Иду это я, а она — навстречу. Ноги так и приросли у меня к полу: ни одной морщиночки у нее на лице, лишь чуточку раздалась в теле. Известно, при хорошем муже жена всегда молодо выглядит. Я и бухни: «Или супруга хорошего нашла?» «То есть как это нашла?! — залилась она краской. — А я его и не теряла!» Вот и пойми ее: Костю я сам хоронил, бросал горсть земли на гроб, а она — «не теряла»! Рассердилась на меня и не долго думая сует мне в руки бумажку, вынув ее из сумочки: «На, читай!» Гляжу — почерк Костин. Что бы это значило? В космос летаем, на другие собираемся планеты. Ну, подумал, нашелся новый человеческий гений, который может подымать мертвых из могил, как хотел этого хотя бы тот же Анатолий Константинович, и возвращать их солдатским вдовам! Однако читаю: «Здравствуй, любимая Валюша, дорогой богатырь — сын Толик! Война кончилась. Ждите, скоро приеду». Обратил внимание на дату — 9 мая 1945 года. Кто из нас, фронтовиков, где бы ни находился в тот день, не посылал домой таких коротеньких писем? Да вся беда в том, что Костя Привезенцев погиб после девятого мая. Сами знаете, бои шли кровопролитные по уничтожению остатков самых оголтелых гитлеровцев так называемой данцигской группировки. Там и сложил мой друг свою голову. У меня чуть было не сорвалось с языка: «Блажишь, Валюша! Мертвые с погоста не возвращаются». Но она опередила: «Костя же пишет, что «приедет». И это слово подчеркнуто его рукой. Я ведь живу далеко, на Дальнем Востоке — пришлось переехать по месту службы сына, а вы где закончили войну? Вот и стала ко мне далекой дорога. Верю, приедет он, обязательно!» Я был бы последним негодяем, если бы посмел разуверить эту женщину. Как хотите, а надо бы написать ее портрет, повесить бы его в красный угол, вместо иконы. И молиться бы на нее. Нет-нет, не на ее внешнюю красоту.

Вот о чем я вспомнил, разговаривая с Владимиром Иннокентьевичем, который гневно осуждал донос бывшей жены Рысенкова в парторганизацию, К тому добавил:

— Да и сам Иван Тимофеевич рассказывал нам о нестареющей красавице Валентине. Завидная женщина. Тут верность не только мужу, но и самой себе.

— Безусловно! Об этом Иван Тимофеевич и бывшей своей мог рассказать. Она и приплела, — умеря свой пыл, сказал Салыгин. — Но не таков фронтовик Рысенков. На одном из собраний он раскритиковал Безъедова, и тот — надо ж так! — невестке в отместку оклеветал и меня, заявив: дескать, сам видел, как Рысенков продал мне эту милую антикварную вещицу, часики с музыкой. И меня, негодник, решил грязью облить. Что ж, иногда противник прибегает к известному приему: вывести человека из игры таким манером, чтоб, стало быть, ослабить позицию не только какой-то отдельно борющейся личности, но и группы. Выводят из строя по одному. И это дает эффект, если налицо разобщенность, отсутствие взаимной поддержки у друзей. Словом, круто повернул мстительный Федор на партийном собрании при разборе поступивших, вернее, состряпанных кляуз. А тут надоумилось же и Рысенкову на люди явиться при всех орденах и медалях, будто на какое торжество. Раздразнил гусака! Федор возьми и выдай ему: «Вы, Рысенков, думаете, что вас спасут ваши ордена?» С того и пошло и поехало. Иван пальнул Федору: «Как это понимать? Неужели мое боевое прошлое позволит мне терпеть всякую стряпню? Или оно не нужно партии?» Страшно понесло моего Ивана неразумного. Каких только глупостей не наговорил, взорвался, ангелочек. И дал повод свалить себя. Подумать страшно: моська в лице Безъедова свалила слона! Да, я понимаю, не он это был, не солдат заговорил в Рысенкове… А Федор помоложе Ивана, и хотя ни одного почетного знака не имеет на груди, да оказался похитрее, посдержаннее. Видно, не напрасно работал до этого в райкоме, собственно, не работал, а, можно сказать, терся там, иначе из аппарата не «ушли бы его». Однако, благодаря своей выдержке, взял в деле с Рысенковым верх: нашел готовые слова и формулировки, перед которыми побледнела сама истина. И взял свое только потому, что Иван Тимофеевич — голову бы ему оторвать вместе с ушами! — на какие-то минуты утратил необходимую для солдата партии выдержку. Чертовски неприятно!