Купавна - [37]

Она плакала, утираясь фартуком. Николай Васильевич с горестью смотрел на Остапа Митрофановича, уснувшего за столом.

Мои мысли неприятно для меня самого выстроились в холодный логический ряд: отец Марины Остаповны в результате какой-то трагедии лишился рассудка, ему стало безразлично горе близких людей, он перестал понимать, что является причиной их душевной боли, а человек, который утратил способность понимать чувства других, невольно выпадает из социальных связей и совершенно теряет себя как личность…

— Давно болен ваш отец? — спросил я, выждав, когда Градов и Марина Остаповна поуспокоились.

— В больнице сказали, что с войны это у него. В плену он был. Вторая неделя пошла, как его привезли да под расписку в руки мои сдали. С конца войны запрашивала о нем. — Она посмотрела на Градова. — Вместе с Николаем Васильевичем куда только не писали! Один приходил ответ: «Пропал без вести». А тут в одночасье привезли. Отыскался мой татусь. И кто бы вы думали помог?.. Да школяры! Недаром следопытами величаются… Мыслями видела я его далеко, верила — живой он, а не предполагала, где находится. А татусь оказался рядом, в Херсоне нашелся.

— А так-так! Выходит, Мариночка, спасибо надо сказать детишкам, — с большим чувством произнес Николай Васильевич.

Остап Митрофанович оставался как бы в стороне, умышленно не тревожимый нами, — пусть отдохнет после грозовой ночи. А мы снова присели за стол. Присела с нами и Марина Остаповна.

— Юные следопыты продолжают находить все новых людей, — сказал Дружба. — По какой же метке, Мариночка, нашелся Остап Митрофанович?

— Недавно где-то на рыбалке школьники наши встретили какого-то старичка с самодельной табакеркой, — ответила она. — Ну так вот случилось: привлекла та табакерка внимание ребятишек. Сказывали, уж больно красива та поделка. Полюбопытствовали, попросили в руки им дать. И прочитали на внутренней стороне крышки выцарапанную надпись о том, что табакерка та солдата Остапа Оверченко, 1914 года рождения, И еще там было нацарапано: «Закури и вспомни, боевой товарищ!» Рыбаком оказался бывший санитар психиатрической лечебницы в Херсоне. Он давно вышел на пенсию и объяснил ребятам, что табакерка та у него находится от больного с 1945 года. Так от этого старичка и стало известно: жив Остап Митрофанович, но до сего дня пребывает в лечебнице, так как позабыл место, где появился на свет.

Я слушал Марину Остаповну с особо возникающими у меня мыслями: никакая отдаленность того времени, в которое над нашей страной пронеслись грозовые тучи войны, не сможет ослабить у нынешней молодежи связь с героическим минувшим. Хорошо, что есть на свете красные следопыты, которые разыскивают неизвестно где павших и без вести пропавших. И пусть их даже не оказывается в живых, но их имена будут появляться на гранитных плитах и обелисках воинской славы. Выясняются все новые личности, а порой и совершенные ими подвиги; новые фамилии появляются дополнительно в списках погибших, отпечатанных еще в войну на штабных пишущих машинках, а то и нередко составленных наспех от руки. И будут выстраиваться имена таких людей, точно по команде, по зову полковой трубы: «Становись в строй на боевую поверку!»

Да, будут воскресать имена людей, отдавших жизнь за нас, живущих. Будут находиться и сами люди, как этот солдат Остап Оверченко. Но почему всхлипывает, глотая слезы, солдатская дочь Марина Остаповна?

— Не бойтесь, сказали мне врачи, — донесся до меня ее голос. — Не опасен для общества ваш отец… С вами здравствовать ему теперь. А чего мне бояться?.. Родной же он… И пускай… Пускай живет, хоть и такой…

Я понял: слезы Марины Остаповны не горькие, а от долгожданной встречи, каким бы ни пришел с войны солдат.

Прояснилось и военное прошлое Остапа Митрофановича — человека, которого настигла болезнь, оторвавшая его навсегда от общества. И это произошло в его молодые годы. Что ж, не один он, война унесла молодость многих. Многие состарились на ней, покрылись сединой от огненных ветров и пулеметных метелей. Но вернулись они, сразу войдя в ряды строителей послевоенной жизни. Оверченко ж будто навсегда так и остался на войне с сохранившимся в нем лишь одним-единственным чувством неизбывной ненависти к фашистам…

Что же касается обстоятельств, явившихся причиной умопомрачения солдата Оверченко, то о них коротко сказано в истории его болезни: «В концлагере зверски искусан собакой».

— Сама, своими глазами читала, — объяснила Марина Остаповна. — Ой лихо мне, лихо-то как!

Она говорила, может по-своему домысливая запись в истории болезни, что жил на свете один садист — комендант фашистского лагеря. Человек тот с глазами и руками, как у всех людей. И была у того человека любимая собака… Иной хозяин и хлеба горбушку делит пополам со своей любимой собакой. Да только та собака, ростом с теленка, предпочтение отдавала никак не хлебу. Набалована была хозяином, приучена им вцепляться прямо в лицо. И происходило так: усмотрит комендант какого «провинившегося» пленного, к себе в кабинет потребует, и собака там дожидается. Уж скольких она изгрызла, одному богу известно…