Купавна - [35]

Советское правительство вынуждено было осуществить дипломатические и военные акции, чтобы защитить население Западной Украины и Западной Белоруссии от фашистского порабощения. Так 17 сентября части Красной Армии перешли границу распавшегося польского государства. И двинулся наш полк артиллерии ускоренным маршем к границе. А там, на территории Западной Белоруссии, население тепло встретило нас, своих освободителей.

…Кончался год 1939-й. Мы вернулись в свои казармы. И вот долгожданный краткосрочный отпуск. Здравствуй, родная степь! Привет вам, дорогие люди! Все ли вы живы-здоровы?..

Все здоровы, да не все живы: умерла старая Устиньюшка, да так, что Степа и не поспел проститься с любимой бабусей. Одно благо ей — отошла, как сама говорила при жизни, «в чистой сорочечке и на подушечке с беленькой наволочкой».

Не гадал Степан по пути в отчую хату, что встретится с горем. Не предполагал и я, что не свижусь с Авелем Стеновичем, от которого думал услышать, не подала ли ему какую-либо весточку черноглазая дочь его, которую я любил.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Странно, в тетради Градова я не нашел и строчки о его встрече с Авелем Стеновичем Кочергиным. И почему они не повстречались? Ведь не умер же отец Регины!.. О том в одном из своих писем я спросил Николая Васильевича.

Он ответил:

«Не посчастливилось. Уехали Кочергины — Авель Стенович и Марта Густавовна — к дочке своей. А мне тогда подумалось: ловчила Шкред прибрал к рукам и родителей Регины! Эта мысль утвердилась во мне окончательно по возвращении в полк, когда вскоре я получил известие от моего отца, что родители Регины чуть ли не на второй день после моего отъезда возвратились в село, тут же скоропалительно продали свой дом и перекочевали в неизвестно какую местность. Куда? О том никому не сказали. Поговаривают люди, что уезжали Кочергины страшно расстроенными, будто бы с дочерью их что-то произошло. Вроде бы очень больная, а в родном селе жить, где все знают ее, совесть не позволила. Ничего толком не знали и мои отец с матерью, поскольку не пришлось повидаться с родными Регины — уехали по неожиданно полученной путевке на грязелечение в Голую Пристань… После войны прошел слух: погибли Кочергины неизвестно где, а с ними будто бы и сама Регинка. Словом, исчезли все Кочергины бесследно. Да так ли?.. Я не теряю надежды, что когда-нибудь отыщется их след. Мне ли выпадет счастье найти его или кому другому — неважно. Главное — надо узнать правду, потому что к слушку присовокупилась недобрая молва: дескать, изменили Родине Кочергины, перешли к немцам. Но я не верю в такое. Не такой был Авель Стенович, излазивший на канонерке приднепровские протоки, добивая остатки беляков в гражданскую войну. Думаю, все те нехорошие толки о нем — просто наговор. Верю: откроется, отыщется правда об Авеле Стеновиче. Ведь спустя десятки лет отыскиваются безвестно пропавшие. Али, дружба, позабыл, как отыскался Остап Оверченко?!»

Нет, такого забыть нельзя…

Помню, после встречи на берегу Днепра с Агриппиной Дмитриевной и Светланой Тарасовной мы с Градовым поднялись к селу. На самой околице я увидел старательно выбеленную приземистую хату под крышей из пожухлой соломы. С трех сторон этой давней постройки — ухоженный, еще молодой, но уже плодоносящий, сад о отяжелевшими ветвями белого налива, краснобокого кримчака, абрикосов, вишни. Их аромат с примесью дивного запаха меда и свежеиспеченных оладий, источаемого, казалось, самой хатой, приободрил меня после перебранки с Николаем Васильевичем.

Пришли на память стихи Шевченко:

Вишневый садик коло хаты…

Но Градов пресен мой поэтический порыв:

— Да не какой-нибудь хаты! Грамотный, прочитай.

«Корчма» — заметил я между окон вывеску, а с правой стороны ее: «Ласкаво просимо!»

— Ну, какая хата?! — торжествовал Дружба. — Оригинальное заведение, старинушка!

— Можно подумать, что тут по-старинушке и горилочку хлебают, — заметил я. — И может, с горя какого?

Он глянул на меня так, будто сказал: «Тебе не понять происходящего у нас, хоть бы ты из кожи вылез. Тут нужна душа, а у тебя лишь ум, да и тот цыплячий».

— Есть тут и горилка, — снисходительно произнес Градов. — Однако ее не хлебают, а принимают в меру… И никак не с горя. — И кликнул: — Марина Остаповна!

На пороге появилась маленькая женщина с большими серыми глазами.

— Заходите, дорогие гости! — приветливо развела она руки, кланяясь нам в пояс. — Ласкаво просимо!

Удивительно хороши здесь женщины. Вот и эта очаровала меня с первого взгляда — тоненькая, хрупкая, с детски милым личиком и озабоченным выражением в глазах; в них я приметил глубокую душевную красоту, и чистоту приветливости, и ту неподдельную ласку к людям, которая прозвучала в ее голосе при словах «ласкаво просимо».

— Здравия желаю, Марина Остаповна! — по-солдатски вытягиваясь в струнку, приветствовал эту женщину Николай Васильевич.

— Милости просим! — повела она с него на меня глазами. — Пока одни будете с Миколою Василичем.

— Что ж так? — спросил Градов.

— Или забыли? — перекинула она на него веселый, не без кокетства взгляд. — Давненько не были. От малого до старого — все на покосе за Днепром.