Купавна - [26]

Поверить в то, о чем так проникновенно говорил Дружба, было нетрудно. Подобные примеры послевоенного колхозного возрождения я нередко встречал. И все же он возбудил во мне самый живой интерес к личности Цырулика, притупил мысли о своей несправедливой антипатии к Агриппине Дмитриевне. Может, я бы и совсем позабыл думать об этой женщине, если бы он сам не повернул разговор к ней.

— В личной жизни, однако, Свирид Карпович — полный профан, — тяжело вздохнув, продолжал Градов. — Надо же было ему, чудаку, повстречать ту самую «святую» Агриппину где-то на железной дороге, в поезде, когда она каким-то фруктом была брошена на произвол судьбы, да еще в самом интересном положении. Родила она Свиридке от чужого мужичка — невелика беда. Принял он ребеночка — похвально. Впрямь, можно сказать: сердце у этого человека полно доброты и доверия. И вывел он Гриппу на большую дорогу: помог институт закончить, и не какой-нибудь, а медицинский.

— Да, весьма похвально! — подхватил я.

— Не дакай, рано восторгаться! — осадил он меня. — На беду себе поступил Цырулик. Не пошла и ей наука на пользу. И государству, и колхозу, и самому Свириду Карповичу большим накладом пришлась она. Ты только что сказал, что Гриппа — белая тишина. То-то — белая, как бы не так! Дидимозоида она, право, о двух головах, впилась ему в сердце, точно та страшная тварь — в жабры тунца… Что так на меня смотришь?..

Как я смотрел на него, ему лучше видеть. Но его суждение о женщине, которую я совсем не знал, и опять же не до конца аргументированное, вновь воспринялось мною с раздражением. Поневоле в голову полезла чертовщина: ну, старый злюка-презлюка, за что ж ты так невзлюбил Агриппину Дмитриевну!

— Должно быть, много зла она причинила тебе лично? — сдерживая себя, спросил я.

Он снисходительно хмыкнул, чуть шевельнув уголками губ и раздув ноздри.

— Мне лично — ничего. А Цырулику и некоторым людям от нее одна беда, боль… Да и я не скоро раскусил этот орешек, вроде как ты вот был очарован. Ее беду с тем балбесом, который бросил бедняжку, даже воспринял за свое личное горе. Да, дружба, очень больно ошибаться в человеке, приняв его близко к сердцу. — В глазах Градова сверкнули печальные огоньки, а в голосе прозвучала строгость. — Закончила Гриппа институт, здесь свой трудовой стаж размочила. И как? Далеко не милосердно. Выхлопотал Свирид Карпович еще одному колхознику-фронтовику дефицитную путевку в санаторий, Гриппа на нее свои виды поимела. Хотела ту путевку кому-то из своих знакомых отдать. Поссорились супруги на этой почве. Вроде из-за пустяка. Вот она какая «белая тишина»! К тому времени у них второй ребеночек появился. Теперь она на двоих детей с Цырулика алименты дерет. А между прочим, оклад у Свирида Карповича — ого-го-о-ой! Да прежде, до развода, на сберегательную книжку сумела предусмотрительно деньги положить немалые.

Мне не хотелось верить в услышанное, таким оно показалось невероятным. Но Градов глянул на меня вдруг такими проницательными глазами, что я нисколько не усомнился в его словах.

— Начинаю понимать твою сердитость, — сказал я. — В чем же тогда секрет так называемого протеже и устройства на работу Светланы Тарасовны? Гриппа ведь пристроила ее сюда, а не кто другой.

— Ей-богу, экий ты непонятливый! — с укоризной воскликнул он. — Да в том самом — в отходчивом и незлобивом сердце Свирида Карповича! Любит он ее, стерву, хотя и на другой женился. И деток с новой женой успел прижить…

— Выходит, что твой Свирид Карпович — почтенный человек — на два фронта действует. Завидный мужчина!

Николай Васильевич с досадой покачал головой:

— А нет же! — Он вытер носовым платком вспотевший лоб. — Могу дать на отсечение свою последнюю руку, если этот мужчина не соблюдает верность второй жене — Вере Павловне. Агриппине уступает лишь в некоторых просьбах. Таков человек, никуда от самого себя не денешься. — Он немного подумал и, умеря пыл, завершил: — Что касается Светланы Тарасовны, то, думаю, не погрешил Свирид Карпович совестью, приняв эту женщину на работу. За то надо спасибо сказать и той же Агриппине Дмитриевне. Хоть раз в жизни принесла добро людям.

Мои резервы для защиты «белой тишины» полностью иссякли. Я плелся вслед за Дружбой по берегу Днепра, не видя самой реки. И сегодня, когда вспоминаю эту встречу с Градовым, вижу себя со стороны беспомощно сгорбившимся, словно не только сам Дружба пригнул меня своими доводами, но и его тетрадь, которую я держал в руке и которая как бы прибавила в весе…

Часть вторая ПЕРЕД СУДОМ СОВЕСТИ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

У давнего документа есть особенное свойство: он как бы воскрешает дух минувшего времени, приближает его к нам, делает осязаемым, что в свою очередь позволяет лучше видеть и ценить настоящее.

Передо мной на столе — дневники, письма и записки, вырезки из газет. Я перечитываю торопливые строки Светланы Тарасовны. Думаю, а какой она была, когда сидела за письмами к Николаю Васильевичу? Очевидно, брови ее были задумчиво сдвинуты; она ему писала письмо за письмом и не отправляла их, зато выбегала навстречу, стараясь веселить его улыбкой, полной затаенного трепета молодости… Случалось, они приходили на берег Днепра, узнаю я из писем. Там она пела для него вдохновенно. Но он слушал молча, смотрел на белые цветы купавы, как бы советуясь с ними, обдумывал, что ей сказать, и говорил не те слова, которые она хотела от него слышать: «Ты пела, а в мыслях у меня — жестокие судьбы… Нет-нет, я не о себе думал. Точнее, во мне появилось и будто начало бороться два человека: один из прошлого, подернутого дымной времени, другой из настоящего, ясного, стремительного и требовательного… — Он не договаривал и, когда она хотела поддержать его в этом разговоре, вдруг обрывал ее одной и той же фразой: — Помечтаем о завтрашнем дне, Света! Не надо терновинок в глазах. — И тут же начинал совсем о другом: — Надо заниматься спортом и математикой, дружба. Для меня, например, математика — основа, без которой немыслима меткая артиллерийская стрельба, как немыслим крепкий дом без надежного фундамента. Так говорил мой командир Степа Бездольный. Иной глухой ночью она ни в одном глазу нет — память не дает покоя».