Купавна - [27]

Из тетради Н. В. Градова

«Моя беспокойная память отбрасывает меня на десятки лет назад. Воочию вижу однополчан…

Все мы были друг у друга на виду как на ладони, от подъема до отбоя, а ночью под присмотром дневальных по подразделениям и дежурных командиров по полку.

…Попали мы со Степаном в одну часть, расположенную на окраине красивого старинного русского города, попали в артиллерию. Начали красноармейскую службу по-разному: меня направили в полковую школу младших командиров, а Степа, проявляя скромность, попросился определить его в строевую батарею. Нечасто встречались, но скучать не хватало времени. Сойдясь вместе, писали письма домой. Старались в одни и те же часы получать увольнительные в город на Клязьме.

Клязьма, конечно, не Днепр. Но и она прекрасна. Несет эта река свои воды по средней полосе России: ромашки и медовый настой клевера на берегах, кусты ивняка и трели соловьев на утренней зорьке…

Немало таких городов на Руси. Однако этот — со златоглавыми куполами церквей и дивным Успенским собором на круче у Клязьмы — имеет свое, неповторимое историческое лицо.

Проходя по городу, я смотрел на старинные дома, записывал в блокнот рассказы о людях, в чью честь были названы улицы: писателя Николая Николаевича Златовратского; великого физика Александра Григорьевича Столетова и его брата, героя Шипки, Николая Григорьевича; знаменитого композитора Сергея Ивановича Танеева, о котором знал я, занимаясь в шкальном духовом оркестре; русского ученого-географа и путешественника Михаила Петровича Лазарева, полюбившегося мне, когда я подростком воображал себя покоряющим моря и океаны, разумеется, со Степаном и отцом Регины, черноморским капитаном Авелем Стеновичем Кочергиным.

Приходя к Золотым воротам, я как бы слышал голос уроженца Владимиро-Суздальской земли Александра Невского, который разбил на льду Чудского озера немецких псов-рыцарей: «Кто к нам с мечом придет, тот от меча и погибнет»; мое воображение живописало его въезд через эти ворота во Владимир на великое княжение.

Однажды в воскресенье, приехав к Золотым воротам, мы со Степой познакомились с человеком, внешне похожим на великого украинского поэта Тараса Григорьевича Шевченко.

— А, здравствуйте, здравствуйте, товарищи красноармейцы! — ответил он на мой поклон. — Откуда будете?

Я ответил, что мы с Украины.

— Значит, приехали на службу в наши края?! — не то спросил, не то похвалил он нас, светло улыбаясь глазами и поднося натруженную, с ярко выраженными прожилками руку к своим «шевченковским» усам. Покрутил их. — Давненько прибыли?

Степан одернул меня, прошипел на ухо:

— Болтун — находка для шпиона!

Мой друг проявил воинскую бдительность.

— Собственно, папаша, вы-то кто будете? — напрямик спросил он.

Человек двинул нижней губой, пошевелил усами, добродушно усмехнувшись, ответил:

— Относительно папаши — как сказать… Пожалуй, я и в дедушки уже могу вам сгодиться.

Он сразу расположил меня к себе. Мне стало обидно за неуместную бдительность Степана, и, чтобы предупредить нарастающую предвзятость к «дедушке», я сказал:

— Вы очень напомнили мне нашего украинского поэта Тараса Григорьевича Шевченко… внешностью своей.

— Некоторые это подмечают, — весело рассмеялся он и продолжил с оканием: — Говорят, что-то и с Горьким есть общее. Однако до этих великих людей мне далеко. Не пришлось дорасти. Портрет Шевченко у меня в доме — в красном углу. Преклоняюсь перед его поэзией и нелегкой долей. От великого же Горького имею подписанный им собственноручно документ, что принадлежу малость к рабочим поэтам. — Он отрекомендовался: — Иван Абрамович Назаров.

Я, потрясенный, не сдвинулся с места, лишь ухватил его за руку: жив поэт, о котором писала Репина.

Все остальное произошло неподалеку от Успенского собора в загорающийся розовый полдень…

По дорожкам в парке, на круче над Клязьмой, прогуливались горожане. Их голоса заглушались гулом льда, несущегося по широко разлившейся весенней реке. К ее рокочущему течению примешивался крик грачей, то взлетающих, то садящихся на кроны старых лип.

Я невольно поднял, глаза на колокольню собора. Вершина ее словно плыла высоко надо мной. Облитый солнцем, ярко сверкал золотом огромный крест. Голова моя закружилась. И в этом кружении будто ожили, задвигались, точно горестные глаза человека, люкарны — круглые окна, обрамленные затейливым орнаментом, — вверху, под самым куполом колокольни. В самом деле, издали вид этих люкарн вызывает впечатление всегда смотрящего лица, с какой бы стороны ни взглянуть на них. Но в ту минуту я увидел не просто человеческое лицо, а показалось, с печальной укоризной смотрела на меня  о н а, далекая Регина.

— Между прочим, мои молодые друга, эта колокольня с высоким золоченым шпилем воздвигнута в 1810 году на месте старой колокольни, в которую ударила молния в 1806 году, — сказал Назаров.

Сердце мое дрогнуло. Я вспомнил стихи этого поэта в письме Регины и вслух произнес их.

Я поймал на себе недоумевающий взгляд Степана, услышал изумленный возглас Ивана Абрамовича:

— Вот как, юноша! Откуда вам известны эти мои давние стихи?

От обострившегося ощущения невосполнимой потери любимой девушки защемило в груди; с трудом переведя дыхание, я ответил: