Кумар долбящий и созависимость. Трезвение и литература - [32]
I стадия:
Появление первого ощущения. Одно ощущение. Разделение его на два.
Постепенная эволюция ощущений и накопление воспоминаний о них.
(Нужны ли комментарии? Мы ж не для иностранцев пишем. МК)
IV стадия:
Интуиция. Непосредственное общение сознаний. Непосредственное познание.
Этого, конечно, достигают не все. Но Веничка достигал и нас учил (см. поэму «Москва — Петушки»). По ряду позиций русский народ совершенства не достиг и остановился в развитии, скажем, на третьей стадии. Это, в частности, касается морали.
I стадия:
Бессознательные действия (как действия спящего человека). Отсутствие морали.
(Это описание может быть в равной степени отнесено к грудным младенцам, но сомнамбулизм выдает, что речь идет все же о похмельных. — МК.)
III стадия:
Разделение добра и зла. Дуалистическая мораль. Попытки заменить внутренний закон внешним. Неясное понимание морали и цели морали.
Сознание ответственности только за ближайшие результаты и только в одном отношении. Возложение ответственности на других или на «учреждения»…
И т. д. (см. П. Успенский. «Tertium organum, Ключ к загадкам мира»).
С моралью не задалось. Но по ноуменальному, четвертому, ряду каждый проходил, давя ноги, как Собакевич, и не раз — не два — от «начала поступков с пониманием их космического значения» через «приближение к абсолютному сознанию» с «признанием реальным только бесконечного» и вплоть до «Торжества сверхличного начала».
Конечно, так можно все осмеять. Но я бы скорее поправила психическую эволюцию на психоделическую революцию, сиюминутно совершаемую русским нетрезвым сознанием. И про это написано много книг, гораздо больше, чем принято думать, и совсем даже не только алкоголиками.
— Шик-блеск-тру-ля-ля, — всегда думал он, когда жизнь сулила ему скорую радость…
— Вот она, жизнь! — ворочалось в горячей голове Витьки. — Вот она — зараза кипучая. Молодец я! —
…боль в голове поунялась, и наступила свирепая ясность, и родилась в груди большая мстительная сила…
Оскорбленная душа его возликовала и обрела устойчивый покой.
(«Материнское сердце»)
III
Говорить сегодня о культуре, не упоминая Й. Хейзингу, то же, что спорить о социализме, обходя Маркса. То есть это, конечно, возможно, но лишь как некая игровая ситуация: черное с белым не берите и пр. Ведь главная книга Хейзинги, «Homo ludens», — о взаимосвязи культуры и игры. О том, что игра старше культуры. О том, что: «Игру нельзя отрицать. Можно отрицать почти все абстрактные понятия: право, красоту, истину, добро, дух, Бога. Можно отрицать серьезность. Игру — нельзя» (ну, это он, положим, того…). Чем архаичнее общественные начала, тем более важную роль выполняет в обществе игра.
Я от души завидую архаистам. Игровые символы, которыми они оперируют, как правило, вкусны и лакомы: «Лад», «Уповод», «Любостай». Один из разработчиков принципов «тотальной истории», как нельзя более нам подходящих, Жак Ле Гофф, исследуя приоритеты символов в культуре Средневековья, напоминает об этимологии понятия: «У греков «цимболон» означало знак благодарности, представлявший собой две половинки предмета, разделенного между двумя людьми. Итак, символ — это знак договора. Он был намеком на утраченное единство…» Но реанимация символов нашими самоучными архаистами свидетельствует, увы, не о восстановлении единства, а о глубоких инцестуальных и некрофильских комплексах, потому что происходит на уровне отрицания второй, живой половинки.
«Всякая игра есть прежде всего и в первую голову свободная деятельность. Игра по приказу уже больше не игра», — вот чем дорога мне, жертве «тотальной истории», концепция играющего человека. Она отвечает на мои вопросы, на которые не смог ответить ни один народник-архаист, как не может патологоанатом ответить на вопрос о бессмертии души.
Русский человек в том качестве, в каком он предстает в истории, есть человек неиграющий. Хейзинга недаром чуть не на каждой странице подчеркивает, что игра — это излишество, избыток жизненной энергии. Русская история этот избыток забирала целиком — не исполу. Излишеств, будь то рыцарство или абсолютно игровое барокко, мы отроду не знали. Жизненную энергию вместе с избытком съела историческая инфляция. Новая ситуация предлагает — более того, навязывает нам — новые условия игры: «Сникерсом» подъезжает, фьючерсами и холдингами соблазняет. Все это вызывает филологическое и физиологическое отторжение, связанное с характером переживания истории, которое по инерции именуется особым путем. Как нельзя отрицать игру, так невозможно играть в историю, идентифицировавшись с ней как с процессом. Что и произошло с русским народом и народами, втянутыми в этот котел.
История есть апофеоз серьезного. Серьезного в экзистенциальном смысле, а не антонима комическому. Как бы абсурдно, смешно или романтично ни выглядело то или иное событие под пером историка, тем более литератора, оно в первооснове своей серьезно, то есть подлинно. Его возможно только пережить и совершенно бесплодно созерцать. Поэтому так наивны, если не спекулятивны, все зрелища и читалища на тему истории. История не может быть темой, она — глобальный
Бустрофедон — это способ письма, при котором одна строчка пишется слева направо, другая — справа налево, потом опять слева направо, и так направление всё время чередуется. Воспоминания главной героини по имени Геля о детстве. Девочка умненькая, пытливая, видит многое, что хотели бы спрятать. По молодости воспринимает все легко, главными воспитателями становятся люди, живущие рядом, в одном дворе. Воспоминания похожи на письмо бустрофедоном, строчки льются плавно, но не понятно для посторонних, или невнимательных читателей.
Кто такие интеллектуалы эпохи Просвещения? Какую роль они сыграли в создании концепции широко распространенной в современном мире, включая Россию, либеральной модели демократии? Какое участие принимали в политической борьбе партий тори и вигов? Почему в своих трудах они обличали коррупцию высокопоставленных чиновников и парламентариев, их некомпетентность и злоупотребление служебным положением, несовершенство избирательной системы? Какие реформы предлагали для оздоровления британского общества? Обо всем этом читатель узнает из серии очерков, посвященных жизни и творчеству литераторов XVIII века Д.
Мир воображаемого присутствует во всех обществах, во все эпохи, но временами, благодаря приписываемым ему свойствам, он приобретает особое звучание. Именно этот своеобразный, играющий неизмеримо важную роль мир воображаемого окружал мужчин и женщин средневекового Запада. Невидимая реальность была для них гораздо более достоверной и осязаемой, нежели та, которую они воспринимали с помощью органов чувств; они жили, погруженные в царство воображения, стремясь постичь внутренний смысл окружающего их мира, в котором, как утверждала Церковь, были зашифрованы адресованные им послания Господа, — разумеется, если только их значение не искажал Сатана. «Долгое» Средневековье, которое, по Жаку Ле Гоффу, соприкасается с нашим временем чуть ли не вплотную, предстанет перед нами многоликим и противоречивым миром чудесного.
Книга антрополога Ольги Дренды посвящена исследованию визуальной повседневности эпохи польской «перестройки». Взяв за основу концепцию хонтологии (hauntology, от haunt – призрак и ontology – онтология), Ольга коллекционирует приметы ушедшего времени, от уличной моды до дизайна кассет из видеопроката, попутно очищая воспоминания своих респондентов как от ностальгического приукрашивания, так и от наслоений более позднего опыта, искажающих первоначальные образы. В основу книги легли интервью, записанные со свидетелями развала ПНР, а также богатый фотоархив, частично воспроизведенный в настоящем издании.
Перед Вами – сборник статей, посвящённых Русскому национальному движению – научное исследование, проведённое учёным, писателем, публицистом, социологом и политологом Александром Никитичем СЕВАСТЬЯНОВЫМ, выдвинувшимся за последние пятнадцать лет на роль главного выразителя и пропагандиста Русской национальной идеи. Для широкого круга читателей. НАУЧНОЕ ИЗДАНИЕ Рекомендовано для факультативного изучения студентам всех гуманитарных вузов Российской Федерации и стран СНГ.
Эти заметки родились из размышлений над романом Леонида Леонова «Дорога на океан». Цель всего этого беглого обзора — продемонстрировать, что роман тридцатых годов приобретает глубину и становится интересным событием мысли, если рассматривать его в верной генеалогической перспективе. Роман Леонова «Дорога на Океан» в свете предпринятого исторического экскурса становится крайне интересной и оригинальной вехой в спорах о путях таксономизации человеческого присутствия средствами русского семиозиса. .
Д.и.н. Владимир Рафаилович Кабо — этнограф и историк первобытного общества, первобытной культуры и религии, специалист по истории и культуре аборигенов Австралии.