Культуры городов - [81]
Какие бы близкие отношения ни связывали нас с торговой улицей, мы понимали, что она стоит на нижней ступени культурной и географической иерархии. Кинотеатры, банки и супермаркеты – аванпосты доминирующей коммерческой культуры – располагались чуть дальше, но в пределах пешей прогулки. Рядом с ними была местная библиотека. Фастфудов на Брод-стрит еще не было, но перекусить можно было у стойки ресторанчика Horn and Hardart рядом с филиалом сети магазинов автозапчастей Pep Boys. Чтобы купить что-то более серьезное из одежды, пообедать в ресторане или посмотреть новый фильм, мы садились на автобус до центра.
11-я улица, как и другие местные торговые улицы, отражает как своеобразие, так и ассимиляцию городской светской этнической культуры. Социальное воспроизводство этой культуры происходит с определенной степенью отдаления от других групп: в нашем случае от неевреев, но главным образом от неевропейцев и, безусловно, от афроамериканцев (см.: Massey and Denton 1993). И все же дружественная обособленность общественного пространства торговой улицы демонстрирует не только замкнутость этнического сообщества. В нем отражается и сравнительно небольшой круг общественной жизни, связанный с географическими границами сообщества и обусловленными ими общественными пространствами гендерных и социальных групп. Жизнедеятельность местных торговых улиц ставит под сомнение некоторые постулаты урбанистической социологии, поскольку ее продуктом становятся как различия, так и целостность. Торговые улицы демонстрируют необходимость понимания этничности как сложной формы идентичности, создаваемой тысячами различных социальных контактов в общественном пространстве – от непосредственного общения до более абстрактных трансакций коммерческого обмена (см.: Harvey 1985a; Sennett 1990, 163–168)[46].
Этническая принадлежность на этих улицах иногда заменяет близкие отношения. Если своих ближайших соседей на Одиннадцатой улице мы встречали редко, то о работниках магазинов нам было известно многое. А благодаря принятой тогда среди детей и матерей многословной манере совершения покупок они были тоже осведомлены о нас в достаточной степени. На самом деле между нами было много общего. 11-я улица напоминает о тех давних временах с их связью соседства и выживания, когда на территорию практически не наведывались чужаки (см.: Hields 1992a), а торговые улицы удовлетворяли потребности и в общении, и в материальных товарах в отсутствие больших торговых центров, торговых сетей и телемагазинов. Однако, если торговая улица моего детства далека от сегодняшнего стандартизированного молла, не менее далека она от торговых мест того периода в центре города. Кроме владельцев магазинов мало кто работал в своем районе, и ситуация эта была вполне характерна для большинства американцев еще со второй половины XIX века.
В будни торговая улица оказывалась в полной власти женщин. Большинство женщин моего района были неработающими матерями, которые каждый день готовили обед, пока их дети – послевоенные бебибумеры – шли из школы домой. Поскольку уличных торговцев здесь практически не было, как не было и скидочных магазинов, покупатели могли торговаться с владельцами магазинов, которых они знали по имени. Были у покупателей и любимые продавцы, чье обслуживание они предпочитали. Поскольку лавки были небольшие, витрины занимали минимум пространства. Яйца миссис Фокс хранила в подсобке; в маленьком застекленном холодильнике помещалось лишь несколько видов сыра и два объемистых куска масла – соленое и сладкое. В деликатесной лавке банки стояли на полках так плотно, что вытащить нужную мог только внук владельца. Выходящие на улицу витрины были большие, но для здешних товаров подходили плохо. Кроме сезонных фруктов и овощей, ассортимент практически не менялся. Через окна скорее заглядывали в магазин, а также отслеживали из-за прилавка, кто идет по улице.
Магазины в центре, напротив, были сказочной страной разнообразия и ярких витрин. Долгий век универмагов (1860–1970) уравновесил рациональность и жгучее желание настолько, что покупателям, в особенности женщинам, стало казаться, что возможность соприкосновения с товарами им внутренне необходима (Leach 1993). Красочность витрин достигала апогея в праздничные дни, в особенности на Рождество, когда механические куклы, сверкающие огни и падающий снег привлекали толпы гуляющих. Изобилие товаров в магазинах казалось неистощимым – на прилавках, за стеклом витрин; были даже товары, которые хранились не на виду, и увидеть их можно было, только когда продавец залезал в огромный шкаф в поисках экземпляра нужного цвета или размера.
Целый ряд универмагов располагался на Восьмой и Маркет-стрит, там был широкий ассортимент одежды, мебели, домашней утвари, игрушек по ценам от умеренных до низких. У каждого универмага был свой социальный статус: нижнюю ступень занимал, наверное, универмаг «Братья Лит», «Джимбелз» был на следующей, поскольку он тянулся через весь квартал и выходил на более престижную Честнат-стрит, а кроме того в нем был небольшой отдел фешенебельного магазина «Сакс Фифс Авеню». «Стробридж и Клотье» имел еще более высокий статус, поскольку их владельцы, а возможно и постоянные покупатели принадлежали к БАСП
В работе проанализированы малоисследованные в нашей литературе социально-культурные концепции выдающегося немецкого философа, получившие названия «радикализации критического самосознания индивида», «просвещенной общественности», «коммуникативной радициональности», а также «теоретиколингвистическая» и «психоаналитическая» модели. Автором показано, что основной смысл социокультурных концепций Ю. Хабермаса состоит не только в критико-рефлексивном, но и конструктивном отношении к социальной реальности, развивающем просветительские традиции незавершенного проекта модерна.
История нашего вида сложилась бы совсем по другому, если бы не счастливая генетическая мутация, которая позволила нашим организмам расщеплять алкоголь. С тех пор человек не расстается с бутылкой — тысячелетиями выпивка дарила людям радость и утешение, помогала разговаривать с богами и создавать культуру. «Краткая история пьянства» — это история давнего романа Homo sapiens с алкоголем. В каждой эпохе — от каменного века до времен сухого закона — мы найдем ответы на конкретные вопросы: что пили? сколько? кто и в каком составе? А главное — зачем и по какому поводу? Попутно мы познакомимся с шаманами неолита, превратившими спиртное в канал общения с предками, поприсутствуем на пирах древних греков и римлян и выясним, чем настоящие салуны Дикого Запада отличались от голливудских. Это история человечества в его самом счастливом состоянии — навеселе.
Монография, подготовленная в первой половине 1940-х годов известным советским историком Н. А. Воскресенским (1889–1948), публикуется впервые. В ней описаны все стадии законотворческого процесса в России первой четверти XVIII века. Подробно рассмотрены вопросы о субъекте законодательной инициативы, о круге должностных лиц и органов власти, привлекавшихся к выработке законопроектов, о масштабе и характере использования в законотворческой деятельности актов иностранного законодательства, о законосовещательной деятельности Правительствующего Сената.
Пражская весна – процесс демократизации общественной и политической жизни в Чехословакии – был с энтузиазмом поддержан большинством населения Чехословацкой социалистической республики. 21 августа этот процесс был прерван вторжением в ЧССР войск пяти стран Варшавского договора – СССР, ГДР, Польши, Румынии и Венгрии. В советских средствах массовой информации вторжение преподносилось как акт «братской помощи» народам Чехословакии, единодушно одобряемый всем советским народом. Чешский журналист Йозеф Паздерка поставил своей целью выяснить, как в действительности воспринимались в СССР события августа 1968-го.
Книга посвящена первой успешной вооруженной революции в Латинской Америке после кубинской – Сандинистской революции в Никарагуа, победившей в июле 1979 года.В книге дан краткий очерк истории Никарагуа, подробно описана борьба генерала Аугусто Сандино против американской оккупации в 1927–1933 годах. Анализируется военная и экономическая политика диктатуры клана Сомосы (1936–1979 годы), позволившая ей так долго и эффективно подавлять народное недовольство. Особое внимание уделяется роли США в укреплении режима Сомосы, а также истории Сандинистского фронта национального освобождения (СФНО) – той силы, которая в итоге смогла победоносно завершить революцию.
Книга стала итогом ряда междисциплинарных исследований, объединенных концепцией «собственной логики городов», которая предлагает альтернативу устоявшейся традиции рассматривать город преимущественно как зеркало социальных процессов. «Собственная логика городов» – это подход, демонстрирующий, как возможно сфокусироваться на своеобразии и гетерогенности отдельных городов, для того чтобы устанавливать специфические закономерности, связанные с отличиями одного города от другого, опираясь на собственную «логику» каждого из них.
Город-сад – романтизированная картина западного образа жизни в пригородных поселках с живописными улочками и рядами утопающих в зелени коттеджей с ухоженными фасадами, рядом с полями и заливными лугами. На фоне советской действительности – бараков или двухэтажных деревянных полусгнивших построек 1930-х годов, хрущевских монотонных индустриально-панельных пятиэтажек 1950–1960-х годов – этот образ, почти запретный в советский период, будил фантазию и порождал мечты. Почему в СССР с началом индустриализации столь популярная до этого идея города-сада была официально отвергнута? Почему пришедшая ей на смену доктрина советского рабочего поселка практически оказалась воплощенной в вид барачных коммуналок для 85 % населения, точно таких же коммуналок в двухэтажных деревянных домах для 10–12 % руководящих работников среднего уровня, трудившихся на градообразующих предприятиях, крохотных обособленных коттеджных поселочков, охраняемых НКВД, для узкого круга партийно-советской элиты? Почему советская градостроительная политика, вместо того чтобы обеспечивать комфорт повседневной жизни строителей коммунизма, использовалась как средство компактного расселения трудо-бытовых коллективов? А жилище оказалось превращенным в инструмент управления людьми – в рычаг установления репрессивного социального и политического порядка? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в этой книге.
Перед читателем одна из классических работ Д. Харви, авторитетнейшего англо-американского географа, одного из основоположников «радикальной географии», лауреата Премии Вотрена Люда (1995), которую считают Нобелевской премией по географии. Книга представляет собой редкий пример не просто экономического, но политэкономического исследования оснований и особенностей городского развития. И хотя автор опирается на анализ процессов, имевших место в США и Западной Европе в 1960–1970-х годах XX века, его наблюдения полувековой давности более чем актуальны для ситуации сегодняшней России.
Работа Марка Оже принадлежит к известной в социальной философии и антропологии традиции, посвященной поиску взаимосвязей между физическим, символическим и социальным пространствами. Автор пытается переосмыслить ее в контексте не просто вызовов XX века, но эпохи, которую он именует «гипермодерном». Гипермодерн для Оже характеризуется чрезмерной избыточностью времени и пространств и особыми коллизиями личности, переживающей серьезные трансформации. Поднимаемые автором вопросы не только остроактуальны, но и способны обнажить новые пласты смыслов – интуитивно знакомые, но давно не замечаемые, позволяющие лучше понять стремительно меняющийся мир гипермодерна.