Культуры городов - [78]
Время покажет, заменит ли низкооплачиваемая работа в сфере услуг артистические устремления и возникнет ли новое разделение труда, если творческие работники останутся в ресторанной индустрии, начнут накапливать сбережения, а потом объединяться с предпринимателями-иммигрантами, или работать на них, или конкурировать с ними.
«Сейчас я работаю на текстильную компанию на Мэдисон-авеню», – сообщил первый кандидат [пришедший на интервью в гостиницу «Парамаунт»], …высокий мужчина с длинными светлыми волосами, словно из рекламы фирмы Banana Republic. – У меня есть агент в модельном бизнесе. А здесь я хотел бы устроиться барменом или посыльным» (Servin 1993).
Недостаточная представленность коренных ньюйоркцев в ресторанах города подчеркивает зависимость индустрии от мигрантов и иммигрантов. Если Нью-Йорк утратит динамичность культурной столицы, ресторанная индустрия рискует потерять трудовой ресурс артистов, художников и других представителей мира искусства, которые прибывают в город из других частей страны и со всего мира. А если вследствие продолжительной рецессии сбой даст ресторанная индустрия, Нью-Йорк рискует утратить артистические трудовые резервы, которые либо переместятся в менее дорогие города, либо просто не поедут в Нью-Йорк.
Так или иначе, но в ресторанах все постоянно меняется. Через несколько недель после наших интервью Медхат, 27-летний египтянин, шеф-повар и совладелец «Апертуры», который приехал в Нью-Йорк, чтобы разбогатеть, умер от сердечного приступа. Год спустя китайский владелец «Миа» вывесил объявление о приеме на работу официанток. В Квинсе один из постоянных и давних клиентов «Нептуна» переманил оттуда двух шеф-поваров и открыл свой ресторан. Через два года прогорел ресторан «Джунгли», но Дон Педро открылся снова уже с итальянским меню и представлял своих латиноамериканских официантов итальянцами. Еще через два года закрылся и этот ресторан.
6. Город идет за покупками
Мне кажется совершенно логичным посвятить главу книги о культурах городов покупательскому поведению[42]. Женщины тратят на шопинг уйму времени, и мужчины начинают их в этом догонять. Мы ходим по магазинам, чтобы обеспечить себя как самым необходимым, так и предметами роскоши, чтобы почувствовать себя своими в городе, причастными к этому вихрю деловой активности и доступных удовольствий, к его ярким витринам и непрерывному социальному взаимодействию. Поскольку на покупки тратится все больше времени, шопинг, став одним из основных занятий горожан, превратился в важный предмет изучения, а нередко и критики. Одни критикуют социальную сторону товарного фетишизма; другие склонны к более личному осуждению «дамочек на шопинге». Пристрастие к шопингу воспринимается как пример неуемного потребления, очевидный признак пустоголовости, путь к отчуждению и распаду личности. Вместе с тем для многих людей, которым общественная культура не дает необходимой полноты и интенсивности переживаний, шопинг как раз является преодолением этой отчужденности, возможностью ощутить непосредственную связь жизни и мечты, актом выбора и создания собственного образа. Более того, с сугубо коммерческой точки зрения розничная торговля является одним из главных объектов привлечения потребителей городской культуры.
В последние годы специалисты по социологии, урбанистике и литературе немало писали о пространствах коммерческой культуры, в особенности о парижских пассажах конца XIX века и крупных универмагах других великих городов, в качестве прототипов общественных пространств эпохи модернизма. Шопинг-молл конца XX века привлекает внимание теоретиков и журналистов как основное общественное пространство постмодернизма. Нас подвигают к осознанию важности потребления для общественной культуры современных городов – потребления особого рода, в котором основным чувственным ориентиром становится зрение, и люди выбирают между различными поверхностными ощущениями, стараясь понять, какое из них лучше скрывает тоскливое одиночество и неприкаянность города под упаковкой новизны, роскоши и неоновых огней. Такие взгляды сформировались под влиянием Вальтера Беньямина, чьи труды были заново открыты англоязычной публикой в 1970-х годах, что спровоцировало масштабные исследования истоков модернизма, которым свою деятельность посвятило целое поколение историков. И вот теперь вторичный исследователь – урбанист – попытается разобрать на составные части созданное ранее единое восприятие городских пространств, чтобы добраться до корней этнических, классовых и гендерных различий городских культур.
Под предлогом деконструкции городского опыта торговые зоны анализировали – или критиковали – с точки зрения архитектуры и технологии, их связи с ощущением безопасности и угрозы, а также моделей поведения, к которым они побуждают своих посетителей. Если с появлением торговых галерей из литого чугуна, стеклянных витрин и электрического освещения первых универмагов на городские улицы пришла сказка, то управляемый микроклимат и целые торговые улицы современных торговых центров сделали потребление более индивидуальным переживанием. Женщинам дали право на работу и на шопинг в потребительских пространствах XIX – начала XX века, однако общепринятые правила торговли и обслуживания ограничивали их участие в общественной жизни и создавали оазисы хороших манер для представителей среднего класса. Пожалуй, самой заметной моделью поведения в литературных описаниях городской жизни XIX века является так называемый фланер – независимый, но малоимущий молодой человек, художник или писатель, который бродит по улицам и кафе, погруженный в мечты, страстные желания, поглощающий город с цинизмом страждущего голодного бродяги. В современных торговых центрах такой неоднозначной фигуры не встретишь. Если кто и «противостоит», тем не менее участвуя в процессе, так это праздношатающиеся личности, пожилые физкультурники в поисках безопасного места для зарядки да подростки, которые собираются в торговых центрах, поскольку на окраинах этому общественному пространству просто нет альтернативы. И хотя с одного взгляда мы не можем понять их мыслей и настроений, мы знаем, что это пространство имеет для них определенную значимость и по-своему формирует их социальную идентичность. Общественное торговое пространство связывает их с социумом (
В работе проанализированы малоисследованные в нашей литературе социально-культурные концепции выдающегося немецкого философа, получившие названия «радикализации критического самосознания индивида», «просвещенной общественности», «коммуникативной радициональности», а также «теоретиколингвистическая» и «психоаналитическая» модели. Автором показано, что основной смысл социокультурных концепций Ю. Хабермаса состоит не только в критико-рефлексивном, но и конструктивном отношении к социальной реальности, развивающем просветительские традиции незавершенного проекта модерна.
История нашего вида сложилась бы совсем по другому, если бы не счастливая генетическая мутация, которая позволила нашим организмам расщеплять алкоголь. С тех пор человек не расстается с бутылкой — тысячелетиями выпивка дарила людям радость и утешение, помогала разговаривать с богами и создавать культуру. «Краткая история пьянства» — это история давнего романа Homo sapiens с алкоголем. В каждой эпохе — от каменного века до времен сухого закона — мы найдем ответы на конкретные вопросы: что пили? сколько? кто и в каком составе? А главное — зачем и по какому поводу? Попутно мы познакомимся с шаманами неолита, превратившими спиртное в канал общения с предками, поприсутствуем на пирах древних греков и римлян и выясним, чем настоящие салуны Дикого Запада отличались от голливудских. Это история человечества в его самом счастливом состоянии — навеселе.
Монография, подготовленная в первой половине 1940-х годов известным советским историком Н. А. Воскресенским (1889–1948), публикуется впервые. В ней описаны все стадии законотворческого процесса в России первой четверти XVIII века. Подробно рассмотрены вопросы о субъекте законодательной инициативы, о круге должностных лиц и органов власти, привлекавшихся к выработке законопроектов, о масштабе и характере использования в законотворческой деятельности актов иностранного законодательства, о законосовещательной деятельности Правительствующего Сената.
Пражская весна – процесс демократизации общественной и политической жизни в Чехословакии – был с энтузиазмом поддержан большинством населения Чехословацкой социалистической республики. 21 августа этот процесс был прерван вторжением в ЧССР войск пяти стран Варшавского договора – СССР, ГДР, Польши, Румынии и Венгрии. В советских средствах массовой информации вторжение преподносилось как акт «братской помощи» народам Чехословакии, единодушно одобряемый всем советским народом. Чешский журналист Йозеф Паздерка поставил своей целью выяснить, как в действительности воспринимались в СССР события августа 1968-го.
Книга посвящена первой успешной вооруженной революции в Латинской Америке после кубинской – Сандинистской революции в Никарагуа, победившей в июле 1979 года.В книге дан краткий очерк истории Никарагуа, подробно описана борьба генерала Аугусто Сандино против американской оккупации в 1927–1933 годах. Анализируется военная и экономическая политика диктатуры клана Сомосы (1936–1979 годы), позволившая ей так долго и эффективно подавлять народное недовольство. Особое внимание уделяется роли США в укреплении режима Сомосы, а также истории Сандинистского фронта национального освобождения (СФНО) – той силы, которая в итоге смогла победоносно завершить революцию.
Книга стала итогом ряда междисциплинарных исследований, объединенных концепцией «собственной логики городов», которая предлагает альтернативу устоявшейся традиции рассматривать город преимущественно как зеркало социальных процессов. «Собственная логика городов» – это подход, демонстрирующий, как возможно сфокусироваться на своеобразии и гетерогенности отдельных городов, для того чтобы устанавливать специфические закономерности, связанные с отличиями одного города от другого, опираясь на собственную «логику» каждого из них.
Город-сад – романтизированная картина западного образа жизни в пригородных поселках с живописными улочками и рядами утопающих в зелени коттеджей с ухоженными фасадами, рядом с полями и заливными лугами. На фоне советской действительности – бараков или двухэтажных деревянных полусгнивших построек 1930-х годов, хрущевских монотонных индустриально-панельных пятиэтажек 1950–1960-х годов – этот образ, почти запретный в советский период, будил фантазию и порождал мечты. Почему в СССР с началом индустриализации столь популярная до этого идея города-сада была официально отвергнута? Почему пришедшая ей на смену доктрина советского рабочего поселка практически оказалась воплощенной в вид барачных коммуналок для 85 % населения, точно таких же коммуналок в двухэтажных деревянных домах для 10–12 % руководящих работников среднего уровня, трудившихся на градообразующих предприятиях, крохотных обособленных коттеджных поселочков, охраняемых НКВД, для узкого круга партийно-советской элиты? Почему советская градостроительная политика, вместо того чтобы обеспечивать комфорт повседневной жизни строителей коммунизма, использовалась как средство компактного расселения трудо-бытовых коллективов? А жилище оказалось превращенным в инструмент управления людьми – в рычаг установления репрессивного социального и политического порядка? Ответы на эти и многие другие вопросы читатель найдет в этой книге.
Перед читателем одна из классических работ Д. Харви, авторитетнейшего англо-американского географа, одного из основоположников «радикальной географии», лауреата Премии Вотрена Люда (1995), которую считают Нобелевской премией по географии. Книга представляет собой редкий пример не просто экономического, но политэкономического исследования оснований и особенностей городского развития. И хотя автор опирается на анализ процессов, имевших место в США и Западной Европе в 1960–1970-х годах XX века, его наблюдения полувековой давности более чем актуальны для ситуации сегодняшней России.
Работа Марка Оже принадлежит к известной в социальной философии и антропологии традиции, посвященной поиску взаимосвязей между физическим, символическим и социальным пространствами. Автор пытается переосмыслить ее в контексте не просто вызовов XX века, но эпохи, которую он именует «гипермодерном». Гипермодерн для Оже характеризуется чрезмерной избыточностью времени и пространств и особыми коллизиями личности, переживающей серьезные трансформации. Поднимаемые автором вопросы не только остроактуальны, но и способны обнажить новые пласты смыслов – интуитивно знакомые, но давно не замечаемые, позволяющие лучше понять стремительно меняющийся мир гипермодерна.