Культ некомпетентности - [22]

В рапорте же генерального прокурора проскальзывают иронические пассажи, которые ему самому, вероятно, представляются остроумными, но на самом деле свидетельствуют лишь о его простодушии: «В данном департаменте, кажется, решили, что выборные должности, независимо от профессиональной пригодности кандидата, — самый прямой путь к должностям хорошо оплачиваемым...» То-то и оно! В высшей степени демократично, чтобы профессиональная непригодность была главным условием при выборе претендента на должность.

Это соответствует духу демократического режима. Да и разве сам избиратель сведущ в законодательных вопросах или вопросах управления?

Также в высшей степени демократично, чтобы путь к хорошо оплачиваемым должностям шел через должности выборные, так как, согласно демократическим канонам, все оплачиваемые должности, как, впрочем, все должности вообще, следует сделать выборными. Генеральный прокурор на поверку оказался аристократом.

Взаимные услуги мирового судьи — одновременно мэра — и депутата типичны для режима. Демократический режим — это депутаты, продающие свою поддержку за то, чтобы их избрали и переизбрали, и влиятельные избиратели, использующие свое личное влияние или должностное положение в интересах депутатов в обмен на ту или иную услугу. Те и другие составляют как бы единое целое.

Так чего хотел бы генеральный прокурор? Иного режима, чем нынешний? Но, помилуйте, иной режим, каким бы он ни был, не будет демократией, или он не будет демократической демократией. — Ума не приложу, что господин генеральный прокурор подразумевает под хорошей репутацией республиканского режима, если его задача и состоит в претворении в жизнь демократических принципов. Как раз в данном случае эти принципы осуществляются на практике как нельзя лучше, над чем стоит поразмыслить нашим социологам.

8 Некомпетентность в других областях

Я уже отмечал, что культ некомпетентности расплывается подобно жирному пятну, распространяется подобно заразе. Появляясь в одном месте, он сам собой, как эпидемия, расходится во все стороны. Опираясь на конституцию — средоточие и стержень государственности, — он кардинальным образом влияет на обычаи и нравы народа.

Правильно говорят, что театр подражает жизни и что жизнь, возможно в еще большей степени, подражает театру. Так же и законы проистекают из нравов, но и нравы едва ли не в большей степени определяются законами. «Многие вещи обусловливают поведение людей, — пишет Монтескьё, — климат, религия, законы, высказывания представителей власти, события прошлых лет, нравы, воспитание — всё это вместе формирует дух народа». К факторам, влияющим на человеческое поведение, можно причислить и действия, основанные на принципе взаимности.

Чаще всего законы зависят от нравов, особенно при демократическом строе, что, в общем-то, прискорбно. Но Монтескьё верно заметил: «Нравы отражают законы, а поведение людей отражает нравы», и еще: «Законы могут по крайней мере способствовать изменению нравов и поведения людей» — и даже «характера нации». Нравы римлян времен империи частично объяснялись произволом властей, нравы англичан — конституцией и законами.

Известно, что Петр Великий своими законами коренным образом изменил если не характер, то, во всяком случае, обычаи и нравы русского народа.

Законы порождают обычаи, обычаи порождают нравы. «Характер» остался прежним, по-моему, его вообще ничем не изменить. Тем не менее определенная перемена налицо, так как некоторые черты характера, прежде подавляемые, стали проявляться в открытую, и наоборот. Как бы вступил в действие некий механизм. Так, очевидно, что закон, упразднивший право первородства, хоть и не изменил полностью характер народа, но изменил нравы, что в определенном смысле, опосредствованно отразилось и на характере. Чувство, что ты с детства кому-то подчиняешься, пусть и не в такой степени, как отцу, понимание того, что кто-то выше тебя по праву рождения, создает особое умонастроение. Ясно, что семейные отношения в странах, где принято составлять завещания, совсем не такие, как там, где ребенок считается совладельцем семейного имущества.

Замечено, что после принятия закона о разводе — необходимость, пусть и печальная, — заявлений о разводе подается больше, причем значительно больше, чем прежде подавалось заявлений о раздельном проживании супругов. Связано ли это с тем, что в последнем случае достигалась лишь относительная свобода, независимость наполовину, и люди думали, что из-за такой малости не стоит затевать дело? Не думаю; ведь когда ярмо невыносимо, возникает естественное желание хотя бы ослабить его, если нет возможности снять совсем.

Причина, по-моему, заключается в том, что прежний гражданский закон, согласовывавшийся с церковной догмой, заставлял людей смотреть на брак по-особому, как на нечто священное, как на связь, разорвать которую позорно, — на это решались, лишь когда было совсем невмоготу, вынужденно, чуть ли не под страхом смерти. Закон о разводе, как сказали бы наши отцы, приучил к легкомысленному отношению к браку, отменил стыд. Сегодня разводятся, не испытывая никаких угрызений совести, если только не препятствует сильное религиозное чувство. Защелка была отодвинута: стыдливость оказалась в загоне, верх взяло желание освободиться от прежнего или вступить в новый союз. Конечно, закон о разводе — следствие новых настроений в обществе, новых нравов, но и сам он, в свою очередь, породил новые нравы, распространил те, что только складывались.