Куликовская битва. Запечатленная память - [62]
Совсем другой характер оценок борьбы с ордынским игом и Куликовской битвы, в частности, отразился в исторических песнях. Хотя окончательное сложение народных песен как жанра завершается только в XVI в., они с гораздо большей определенностью связаны с историческими событиями, их композиции разнообразнее и динамичнее, а действующие лица отнюдь не богатыри, а, как правило, обычные люди[691].
Песня «Щелкан Дудентьевич» совершенно определенно освещает условия ордынского ига:
Русские имена царских родственников не могут ввести в заблуждение — русскими городами владеют татары. Здесь же фигурируют «дани-невыходы, царски невыплаты», собираемые Щелканом с русских земель:
Жестокие условия ордынского ига, разбойные поборы, надругательства и унижения «вдов и красных девиц», мужиков «старых», «богатых» и «посадских» приводят представителей народа удалых Борисовичей («от народа они с поклонами пошли») к расправе с «младым Щелканом». Как описываемые события и имя ханского наместника, так и прямое указание в песне на город — «Тверь-ту старую, Тверь-ту богатую», однозначно выявляют историческую основу песни — народное восстание 1327 г. в Твери.
Отзвуками песни о Куликовской битве явилось описание подготовки новгородской рати к походу «на Куликово поле», включенное в состав «Задонщины»:
Дальнейшее содержание «Задонщины» показывает, что новгородцы все таки отправляются из Новгорода: «То ти были не орли слетешася — выехали посадники из Великого Новагорода, а с ними 7 000 войска…»[695]. Исследователям русского фольклора еще в начале XX в. удалось создать убедительную реконструкцию этой песни[696]. В ее правильности убеждает четкая песенная композиция сохранившегося отрывка — незамедлительный ввод слушателя в обстановку события и круг действующих лиц, а также многочисленные аналогии, диктующие логику развития содержания данного произведения. В заключении восстановленной песни приводятся слова благодарности князя Дмитрия Ивановича: «[И рече им]… испояать вам, мужи новгородские, что меня есть не оставили»[697].
Какова степень исторической достоверности информации, почерпнутой из песни о походе новгородцев на помощь Москве, сказать очень сложно. Во всяком случае, о присутствии на Куликовом поле новгородского многотысячного отряда умалчивают практически все источники, в том числе и новгородские летописи. Вместе с тем, отрицать участие в сече отдельных жителей «вольного города» невозможно: в Синодике новгородской церкви Бориса и Глеба в Плотниках имелась поминальная запись о «на Дону убиеных братии нашей при велицем князи Дмитреи Ивановичи»[698]. Участие в Донском походе, наверное, должны были принять те новгородцы, которые в период его подготовки и проведения находились в Москве.
Помимо определенных исторических реалий песня привлекает своей главной идеей — предстоящая битва рассматривается в ней как общерусское дело. Поэтому и звонят в Великом Новгороде колокола, собирая народ на вече. Поэтому и спешит новгородское войско «на пособь» Москве.
И хотя другие песни о событиях 1380 г. до нас не дошли, можно с уверенностью отметить, что символический смысл Куликовской битвы отложился в народном сознании достаточно прочно. В ряде былин и исторических песен ХVI — ХVII вв. самого разнообразного содержания Куликово поле особенно часто переносится в Москву и называется местом казни преступников, подменяя сходное по назначению московское Кучково поле. Так с именем Москвы справедливо связывается название знаменитого бранного поля, на котором вершилась казнь преступного Мамая.
История «в лицах»
Среди многих тысяч списков «Сказания о Мамаевом побоище», имевших хождение на Руси, немалая доля была проиллюстрирована. Называемые лицевыми, они воссоздавали «в лицах» самые значительные эпизоды описанного в литературном произведении события. Понятные современникам и без текста миниатюры предлагали читателям свое отношение к Донскому походу 1380 г. Они делали книгу наряднее, торжественнее, а ее содержание убедительнее. Ведь художнику приходилось во многом дополнять текст, усиливать его эмоциональную окраску, конкретизировать суть сказанного. Названное в тексте место должно было приобрести зримые узнаваемые очертания, описанные действия — интригу и обстоятельства, а персонажи — свою индивидуальность. Но для этого миниатюристу требовалась дополнительная информация, без которой создать «живописное повествование» не представлялось возможным. Откуда же мог почерпнуть художник необходимые ему сведения? Наверное, из окружающей его жизни, собственного кругозора, бытовавших в то время книг и устных преданий
