Куликовская битва. Запечатленная память - [61]

Сам бой с татарами в фольклорных памятниках складывается по-разному, но неизменно оканчивается полной победой русских. А сначала ситуация всегда оборачивается не в пользу последних. На стороне противника многочисленное войско, которому противостоит чаще всего один богатырь.

На риторический вопрос былин (например, былины «Калин-царь») об отражении татарского нашествия: «Зачем мать сыра земля не погнется? Зачем не расступится?»[680] — неожиданный ответ дает в «Сказании о Мамаевом побоище» возмутившаяся природа: «Уже бо гроза есть велика, земля стонет, поле же Куликово перегибается, а реки, аки живы, с мест своих выступиша»[681]. Земля словно готова поглотить полчища иноземцев. Былинный образ использует в описании Куликовской битвы «Задонщина», как, впрочем, и «Сказание…»: «На том поле силныи тучи ступишася, а из них часто сияли молыньи и загремели громы велицыи»[682].

В некоторых списках «Сказания о Мамаевом побоище» противник начинавшего битву Александра Пересвета татарский поединщик Темир-Мурза имеет внешность Идолища поганого из былины «Илья Муромец и Идолище»:

Трею сажень высота его,

А дву сажень ширина его,

Межу плеч [у него] сажень мужа добраго,

А глава его [аки] пивной котел,

А межу ушей [у него] — стрела мерная,

А межу очи [у него, аки] питии чары,

А конь под ним [аки] гора велия[683].

Не исключено, что некоторые сюжетные особенности этой былины также были применены в «Сказании…».

Уже не однажды удивляла ученых несообразностями легенда о переодевании князя Дмитрия Ивановича. Будто бы он перед Куликовской битвой поменялся великокняжеским одеянием и конем со своим любимым боярином Михаилом Бренком. Над ним же знамя «чермное» велел возить. Объясняя невозможность такового поступка — отказ от доспехов, подогнанных до мелочей, и боевого коня — верного друга и последней надежды воина в трудном бою, — историки не могли понять мотивов такого поведения героя битвы[684]. Тем более что оно вряд ли согласуется с традиционными представлениями о личном героизме и месте полководца во время военных действий. Подвергая достоверность описанного эпизода сомнению, укажем на отсутствие сведений в «Задонщине» и вообще указаний на переодевание других высокопоставленных участников битвы, например князя Владимира Андреевича. Быть может, смысл переодевания Дмитрия Донского несколько прояснится, если принять этот эпизод как иносказание. В поисках ключа к его расшифровке мы и обращаемся к былине «Илья Муромец и Идолище». Отправляясь в Киев, занятый Идолищем, Илья Муромец переодевается в каличье платье, т. е. в нищенствующего странника, и неузнанным попадает на пир к своему врагу. На пиру Идолище бахвалится своей силой и грозится расправиться с Ильей, который предстает перед ним обыкновенным человеком. Но все происходит наоборот — победителем становится облаченный в нищенскую одежду ничем не отличающийся от прочих калик Илья Муромец[685].

И так же точно великий князь Дмитрий, подобно Илье Муромцу, переодевшись в доспехи простого воина, попадает на пир (здесь, пир кровавый — битва) и сокрушает хвалившегося своим многочисленным воинством Мамая.

Для Мамая автор «Задонщины» тоже находит соответствующий образ былинного персонажа — волхва-оборотня. Если раньше, в дохристианскую пору, умение волхвовать воспринималось как проявление особой мудрости, то по прошествии четырех столетий после принятия Русью христианства чертами оборотня могли наделить только крайне отрицательного героя. Сцена терпящего поражение татарского войска как бы усугубляется предательским поведением его предводителя: «И отскочи Мамай серым волком от своея дружины и притече к Кафы граду»[686]. Совершенно иначе действовал его былинный прототип Волх Всеславьевич:

Дружина спит, так Вольх не спит:

Он обвернетца серым волком,

Бегал-скакал по темным по лесам и по раменью,

А бьет он звери сохатыя,

А и волку, медведю спуску нет,

А и соболи, барсы — любимой кус,

Он зайцам, лисицам не брезгивал.

Вольх поил-кормил дружину хоробраю,

Абувал-адевал добрых молодцов…[687]

Забота Волха Всеславьевича о своей дружине в конечном счете помогает ему завоевать «царство Индейское» и стать тамошним царем. Мамая же в Кафе фряги (жители генуэзской колонии) встречают насмешливой речью, выдержаной в русском народном духе: «Нешто тобя князи руские горазно подчивали [на кровавом пиру], ни князей с тобою нет, ни воевод? Нечто гораздо упился у быстрого Дону на поле Куликове, на траве ковыли?»[688]

Подобно былинным героям действует в духовном стихе о Дмитрии Солунском святой патрон Дмитрия Донского. Осадивший родной город святого — Салим (Русалим, Солым), Мамай грозится, как и былинные злодеи, разорить его, а также уничтожить Салимскую церковь и взять в плен самого Дмитрия Солунского. Однако совершить обещанное Мамаю мешает один Дмитрий. Как настоящий богатырь, правда, уже не на коне, а на осле и в ризе вместо доспехов, выезжает он против Мамаева войска. И все таки победа Дмитрия Солунского — это подвиг не одного героя; сопровождающие его ангелы как бы указывают — побеждает тот, с кем Бог[689]. Под впечатлением именно этого духовного стиха и появились на Руси иконы с сюжетом «Святой Дмитрий Солунский победи Мамая»