Куликовская битва. Запечатленная память - [27]
Княжеские союзы, предусматривающие совместные действия против татар, походы объединенных русских войск на оппозиционно настроенных князей, вооруженная охрана пограничных районов — все это приближало день желанной победы.
Вскоре после разгрома Мамая на Куликовом поле, 1 ноября 1380 г. «вси князи рустии, сославшеся, велию любовь учиниша межу собою»[351]. Такое согласие могло родиться только на основе уже одержанной победы, за которую сражались представители большинства русских земель. Вероятно, тогда же было принято решение не вступать пока в конфликт с новым ордынским ханом Тохтамышем, «оскуде бо отюд [после Куликовской битвы] вся земля русская воеводами и слугами и всеми военствы…». И согласованно все русские князья отправили в Орду к новому «царю» своих киличеев (послов) с дарами[352]. Такое решение, продиктованное исторической ситуацией, было принято Москвой, куда явились ордынские послы с известием о приходе к власти нового хана Тохтамыша. Москва, авторитет которой был утвержден на просторах донской степи, стала не только инициатором собирания русских земель, но и фактически единоличным вершителем русской политики.
Стремление к монопольному праву на сношения с Ордой не раз проявляется в договорных грамотах московских князей. С Москвой удельные князья должны согласовывать вопросы войны и мира с Ордой, возможности выплаты ей дани, а великокняжеский суд, по взаимной договоренности, должен был решать конфликтные ситуации[353]. Так постепенно Русь из конгломерата разрозненных княжеств превращалась в единое Русское государство с центром в Москве. Происшедшая переоценка ценностей приблизила превращение Москвы из удельной столицы в столицу Русского государства, а ее князей уже вскоре после битвы из назначаемых на русский престол — в наследственных. Еще незадолго до решающего сражения великий князь признавался первым среди равных, а спустя несколько лет после Куликовской битвы была установлена новая субординация княжеских отношений. Важную роль в этом сыграло решение Дмитрия Донского передать по наследству своему сыну как вотчину не Московское княжество, а Великое княжение Владимирское[354]. Чтобы исключить претензии на великокняжеский престол двоюродного брата Дмитрия Донского, серпуховского князя Владимира Андреевича, было изменено его место в княжеской иерархии. Из «брата молодшего» он «превратился» в «сына» великого князя всея Руси. В свою очередь, Василия, сына Дмитрия Ивановича, он должен был чтить в качестве «старшего брата»[355].
Значительное усиление власти московского князя нашло отражение во введении нового территориального принципа формирования военных сил. Если ранее бояре и вольные слуги отправлялись в военные походы под флагом князя, у которого они служили, то теперь они должны были подчиняться воеводе князя, на территории которого находились их вотчины. Новый принцип формирования войска как бы исключал посредников в сборе военных сил в лице удельных князей[356].
Таким образом, Дмитрий Донской приобретал черты самодержца. Более того, иногда современники величали его «царем». Насколько официален был этот титул, можно только догадываться. Любопытные данные по этому поводу дает нам актовая печать, относящаяся ко времени правления Дмитрия Ивановича. На лицевой стороне печати читаем: «Печать великого князя Дмитрея». На обороте изображена голова царя Давида в царской короне[357]. Быть может, в этом рисунке заключается намек на царское достоинство великого князя (в средневековой русской литературе имя библейского Давида прочно ассоциировалось с царским титулом). Наконец, в «Житии», написанном, вероятно, вскоре после смерти великого князя, Дмитрий Донской называется «царем русским» и так же сравнивается с Давидом[358]. Этот титул как бы приравнивал русского князя к золотоордынскому хану, также слывшему на Руси «царем».
Повышение авторитета московских правителей внутри страны, а также за ее пределами, требовало создания нового регламента отношений на международной арене. Уже в первые годы своего правления преемник и сын Дмитрия Донского Василий I отменил (а возможно, подтвердил запрет)[359] в русских церквах поминание византийского царя, должно быть, считая себя ему равным. Отповедь патриарха, данная великому князю в 1393 г.[360], уже совсем не соответствовала реальной обстановке, и требование главы Православной церкви почитать якобы единственного для православных христиан царя — царьградского — уже не могло сохранить прежний высокий престиж угасающей Византии. В древнерусских документах Василий Дмитриевич по-прежнему называется «самодержцем всея Руси»[361], а в договоре Ливонского ордена с псковичами он именуется не только «великим королем Московским», но и «Русским царем»[362]. Особое внимание к царскому достоинству в тот период имеет неформальный характер. По представлениям того времени, царь должен был возглавить борьбу с врагами христиан. В созданном в первой половине XV в. «Сказании о Вавилоне граде» четко выражена мысль о необходимости совместной борьбы русских, византийцев и христианских народов Кавказа против захватчиков. Причем, согласно «Сказанию», византийский царь Василий должен пойти «на страны полунощныя, на врагы иноверныя, зарод крестьянеск»
