Куликовская битва. Запечатленная память - [20]
В одиннадцатом часу, когда туман начал рассеиваться, показались ордынцы[266]. Войска сближались. «И бе страшно видети две силы великиа, сънимающеся на кровопролитие, на скорую съмерть»[267]. Начавшаяся битва вызывала ассоциации с буйством природы: «силныи тучи ступишася, а из них часто сияли молыньи и загремели громы велицыи. То ти ступишася руские сынове с погаными татарами за свою великую обиду»[268]. Ордынское войско, одетое в темные одежды, с деревянными щитами, обтянутыми кожей, выглядело мрачным. Напротив, «русская сила… в светлых доспехах, аки некаа великаа река лиющися или море колеблющеся и солнцу светло сиающу на них лучя испущающи и аки светилницы издалече зряхуся»[269].
Бой начался поединком богатырей. С ордынской стороны выехал воин по имени Темир-Мурза[270] (по другим источникам, Челубей)[271], подобный Голиафу. Интересно, что в большинстве списков Темир-Мурзу называют печенегом. Должно быть, русские книжники в поисках примеров воинского героизма Древней Руси обращались к летописным известиям о единоборствах русских богатырей с врагами. Наиболее ярким историческим примером такого рода был поединок великого князя Мстислава с косожским богатырем Редедею, происшедший в 1022 г. Летопись подчеркивает: «… бе бо велик и силен Редедя»[272].
Подчеркнуто обыкновенным изображался Александр Пересвет, вышедший навстречу Челубею, «показывающему свое мужество перед всеми». Пересвет — когда-то знаменитый наездник и военачальник, умеющий «полки рядити», а ныне «старец», как иногда его величают на страницах «Сказания о Мамаевом побоище»[273]. Предание иногда почти полностью обезоруживает Пересвета, вручив ему вместо воинских доспехов «нетленое оружие, крест Христов на схимах» и монашеский куколь, а вместо копья старческий посох. Изготовив копья, соперники сближались. Страшный удар потряс коней и всадников. Пронзив друг друга, всадники упали замертво. Началось сражение, какого еще не знала русская история.
На много верст покрыли войска Куликово поле. Но задыхались люди от «великой тесноты», сражаясь не только оружием, но и руками, давили друг друга конями[274]. И перемешалась кровь христиан и иноверцев.
Зачастую в древнерусской литературной традиции битва уподоблялась пиру, где многим предстояло «испити смертную чашу». Образ «пира» отразился и в описаниях Куликовской битвы: «… се уже гости наши приближилися и ведуть промеж собою поведенную, преднии уже испиша и весели быша и уснуша… уже бо время подобно, и час прииде храбрость свою комуждо показати»[275].
Уже полегла на поле пешая рать передового полка, «аки древеса сломишася, аки сено посечено». «Горько было смотреть кровопролития, — замечает древнерусский автор, — аки морская воды, а трупу человечая аки сенныа громады»[276]. Образ «сенных громад» складывается постепенно на протяжении всего монголо-татарского ига, перекликаясь еще с Батыевым походом, когда кочевые ратники шли по Руси, «секуще люди якоже траву»[277].
Уже добрались ордынцы до великокняжеского знамени и изрубили рынду, знаменосца. Воинство Мамая начало одолевать. Под конскими копытами лежали сановитые воины и простолюдины. И сам великий князь был сбит с коня. И левый фланг русских захлестнуло ордынское воинство. Развязка приближалась.
Долго томились в дубовой роще воины засадного полка. Не раз порывался Владимир Андреевич броситься в атаку на наступающих ордынцев, но опытный воевода Дмитрий Михайлович Боброк сдерживал порывы храброго князя. «Что убо плъза стояние наше? Который успех нам будет?» — вопрошал Владимир Серпуховской. «Беда, княже, велика, не уже пришла година наша», — отвечал Волынец.
Уже создалась видимость победы ордынцев, когда, наконец, Дмитрий Михайлович молвил: «Наше время приспе, и час подобный прииде!.. Братьа моа, друзи, дръзайте…»[278]. Этого момента Русь ждала со времен Калки.
Напрасно Мамай поминал богов, увидев бегство своих ратников. Не откликнулись на мольбы Мамая ни языческий Перун — бог войны и оружия, ни мусульманский пророк Мухаммед, которых якобы призывал на помощь неудачливый полководец. Такое смешение религий было свойственно татарскому населению, несмотря на то что официальной религией был признан ислам. В литературных произведениях Куликовского цикла Мамай показан как «идоложрец и иконоборец, злый христианский ненавистник и разоритель»[279].
Тема религиозного подвига очень четко прослеживается во всех древнерусских описаниях Куликовской битвы. Честь победы отдавалась Троице и Богородице. В «небесном воинстве», возглавляемом Михаилом Архангелом, день которого праздновался 6 сентября, накануне переправы через Дон, «сражались» Дмитрий Солунский, патрон Дмитрия Донского, святой воин Георгий, русские чудотворцы Борис и Глеб, Петр-митрополит. Русским святым отводилась почетная роль защиты Отечества.
