Кукловод. Кровь Солнца - [14]

Рамон кивнул, прошел в кухню, порылся в ящиках шкафов и вернулся с молотком для отбивания мяса и узенькой стамеской.

— Ты знаешь, ублюдок, что происходит с людьми без твоей отравы, когда они не могут ее найти? Понятно, что в рай на аркане не тянут, но ведь вы продаете это. Соблазняете дураков. А знаешь ты, что делают уже сами наркоманы, когда не могут найти денег на дозу? Ты видел труп человека, побывавшего в руках нарка, который ищет денег на дозу? Видел, что делают люди, когда товар, разбодяженный черт-те чем, убивает в них даже то немногое, что было в них от роду человеческого? Ты знаешь, что такое — ад на земле? Вряд ли. Да и ты не один такой. Да и работаешь ты чисто. И «крыша» у тебя — будь здоров. Плевать тебе на это. Да и торгуешь ты не «хмурым» и не «крокодилом», а благородным коксом. Беда твоя в том, что и мне плевать, — Рамон снова заклеил рот негра и, поставив ему колено на грудь, вторым же прижал к полу ногу извивающегося торговца, стамеску направил тому аккурат посередине коленной чашечки и сильно ударил по ней молотком.

7

«Балаклаву» и кожаные перчатки Рамон, не доехав до дома, бросил в реку, вместе с несессером и куботаном, сложив все это в пакет, который предварительно проткнул, выжав из него воздух.

Негр оказался настолько сведущ, что Рамон опасался, хватит ли на диктофоне памяти. Анализировать этот материал, прерываемый завываниями и мольбами добить его, он решил завтра, на свежую голову. Удар, кстати, так и остался одним — стамеской в колено, прибив ногу к полу. Больше не понадобилось.

Рамон не был ни психопатом, ни фанатиком, которому все едино, что делать, лишь бы добиться своего — это была война, война на уничтожение. Так что муки негра ему были совершенно не важны. Важна была лишь информация. Если торговец ему наврал — он будет вспоминать эту стамеску, как редкую удачу. Жаль, что тогда придется ловить еще кого-нибудь, чем больше контактов физических, тем выше шанс на ошибку, соответственно, выше и шанс на то, что его найдут. Ему здорово повезло, что он сразу вышел на торговца такого уровня — тому были известны и люди более серьезные, и целая куча мелкой швали, что торговала уже и героином, и «крокодилом», и «коаксилом», а заодно и продавала малолеткам «спайс».

Причина того, что начал Рамон с наркоторговцев, была проста — к их услугам прибегали все, кто был замешан в любом криминале города. Разумеется, далеко не все преступники наркоманы, но очень многие наркоманы — преступники. А многие брали товар не для себя, а для тех бедолаг, которых насильно сажали на иглу, а потом продавали всем желающим, или же держали возле себя — лучшего раба трудно найти. Правда, мрут быстро, но тут предложение вполне поспевает за спросом. Простой расклад — взбаламутишь наркоторговцев, забурлит весь город… Прекрасно. Осталось лишь чуть подождать.

8

— Я так ждала тебя, Рамон! — Это было первое, что он услышал, когда она отворила дверь. Это было то, что он всегда слышал первым. От нее. У него не было для нее имени. Никого и никогда на свете не любили так, как любила она Рамона. И никого и никогда в жизни так не любил Рамон.

— Где ты пропадал столько лет, Рамон? — спросила она, когда он выпустил ее из объятий, в которые схватил, сгреб, ее, тонкую, маленькую, чернокожую женщину. Она. Женщина с огромными глазами и тонкими афрокосичками пополам с дредами, женщина, которая однажды случайно оказалась с ним в одном вагоне метро. С тех пор они не расставались. Так не бывает? Бывает. И совершенно неважно, что порой их встречи происходили раз в несколько лет — на миг, на месяц, на два дня — какая разница? У него было много женщин, как и у нее он был не первым мужчиной. Но оказался последним. Самым последним. А он… О нем мы на сей счет умолчим.

— Я хочу чаю, моя, — сказал он, улыбнувшись. Он так и звал ее. И это не казалось ни нарочитым, ни неловким при построении любого предложения со словом «моя», когда речь шла о ней. Она улыбнулась в ответ — скупо, словно боясь в улыбке растереть что-то, что должно было вылиться, обрушиться на него чуть позже. Мир подождет, жизнь тоже, время… А что — время? Он может попить чаю и уйти года на два, какая разница — сейчас они были. Просто были.

Они пили чай, а потом она взяла его руку и отвела в свою спальню. Ни Рамон, ни она никогда не употребляли омерзительного словосочетания: «заняться любовью». Заниматься можно спортом, а любовью можно только жить. То, что происходило с ними сейчас, не имеет названия, не имеет определения, не имеет смысла и, тем не менее, это одна из самых неприкосновенных в чистоте своей вещей, которые то ли по ошибке, то ли в насмешку, то ли для приманки оказались в этом дурацком мире.

Она была для него той самой, ради которой можно убить. Он убивал в своей жизни, для него это не было чем-то запредельным, но он всегда полагал, что убить ради женщины — глупость. Пока в его жизнь не вошла она. С ней он не думал, кто был у нее до него, а эта мысль всегда, чтобы ни говорили мужчины, мелькает в голове, когда они в постели с любимой женщиной. Посещает она их с разными окрасками, но факт в том, что посещает. А с ней она не приходила ему в голову в эти моменты, в моменты, когда нет слова «нельзя», когда нет мыслей ни о чем другом, кроме этого мига — соприкосновения. Соединения двух человек — редчайшее явление на планете Земля, редчайшее явление в мире, кто посмеет сказать, что каждый раз, оказываясь в постели с женщиной, он был с ней в этот момент? Рамон мог. И она могла.