— Ты слишком долго мечтал о запретных вещах. Слишком долго. Чаша весов качнулась, мне приказано явиться к тебе.
Так бьет гром. Среди ясного неба. Голос, негромкий, ровный, совершенно спокойный. Голос в пустой комнате обычного дома в обычном городе. Не в глухую полночь при кровавой луне. В пятнадцать часов тридцать одну минуту. Светлым днем.
Не было ни ритуалов (он не знал ритуалов), не было вызовов (он не знал вызовов), не было жертв (он не умел приносить жертвы, да и не стал бы приносить такую жертву). Просто днем, в пустой квартире раздался негромкий голос. Помнишь, как ты обернулся? Еще бы. Этим тебе впору гордиться. Не вскочил, как ужаленный. Нет. Тебе удалось взять страх, ледяной петлей улегшийся на шею и обернулся ты медленно. Очень.
В кресле сидела серая тень. Достаточно густая и плотная, чтобы быть видимой и тонувшая в легкой дымке, плывшей вокруг нее, чтобы не дать всмотреться. Кажется, кто-то в хламиде с капюшоном, огромным, накрывающим то место, где могло бы быть лицо. Разумеется, самым важным казалось увидеть лицо — но нет.
Капюшон увенчивал колокольчик. Маленький, цвета разлома зеленого обсидиана. Это была единственная деталь, которая не плыла в дымке, легкими хлопьями отделявшейся от хламиды и плывшей вокруг силуэта в кресле. Казалось, колокольчик отталкивает от себя ее, светит сам. Вопреки. Назло. Странная мысль, но другой не было. Эта казалось верной.
— Кто прислал вас? И как прикажете вас величать? — Это ты тоже помнишь, да? Поздороваться ты забыл, но вопросы задал почти спокойно.
— Зови меня Серый Шут. Мне приказал явиться тот, кого не надо называть. Ни всуе, ни в нужде. Ты так долго крутился и тосковал под дверью, что тебя заметили. И это, как полагает тот, кто отдает приказы мне и таким, как я, может оказаться и забавным и… Правильным.
— Таким, как вы? — Серый Шут упрямо звал тебя на «ты», ты же, не менее упрямо, обращался к гостю на «вы». Дистанция. Как в ножевом бою. Что за чертовщина тут происходит, ты еще толком не понимал, но чуял, тем нутряным, ошибочно именуемым «звериным», чутьем, что тут лучше не торопиться. Не соглашаться. Не торговаться.
— Да. Таким, как я. Правда, такой, как я — Серый Шут — всего один. Но посыльных много. Ты хочешь войны. И хочешь прожить как можно дольше. Более того, ты в своем уме и не надеешься победить. Точнее, не надеешься победить быстро. Ты хочешь получить в руки оружие смертных, которое куют не они. И побеждать. Побеждать, пока не сломаешь то, что не дает жить, как ты полагаешь, нормальным людям. Я не знаю, что такое «нормальные люди», не знаю хороших или плохих людей, но тот, кто приказывает, сказал, что ты знаешь. У вас, людей, странные представления о знаниях. Условия просты. Ты получаешь желаемое, я получаю твое слово — навсегда. Торга не будет. Душа.
Слово было сказано.
— Торга не будет. Мой ответ: «Нет». Жаль, что вам пришлось так бесполезно потратить время, Серый Шут.
— Время еще не потрачено. Хочешь поиграть? Прекрасно. Именно потому к таким, как ты, посылают меня, Серого Шута. Ты получишь то, что просишь. Что будет с твоей душой — решать будут потом. Я не возьму с тебя слова о переходе твоей души ко мне.
— И ни к кому иному. Судить, куда ей отправляться, будут после моей смерти, — ты говорил твердо.
— Ладно, — в голосе Серого Шутника проснулся злой азарт, — хорошо! Но и ты получишь не все. Ты не сможешь сразу убивать. И еще. За каждый твой заход ты будешь платить шрамами. На лице. Когда кожа на лице превратиться в сеточку, когда кожа там кончится, решишь — продолжать или нет. Ты будешь платить собственной шкурой и, поверь мне, это не будет внезапно возникший, уже заживший шрам. Более того. Пока он не затянется, ты будешь лишен возможности делать новые ходы.
— На лице располагаются глаза, Серый Шут, — ответил ты.
— А это еще один момент. Если ты рискнешь убить — новая рана на лице ляжет там, где ей покажется нужным. Проще говоря, может получиться так, что убить ты сможешь только дважды, а потом купишь собаку-поводыря.
— А если человек умрет от нескольких заходов? — Ты шел ва-банк.
— Все по-честному. Если ты доконаешь его — просто новый рубец. Если всадишь иглу в сердце или голову — извини. — Серый Шут больше не издевался. Он встал, оказавшись твоего роста, и шагнул к тебе. — Решайся. Больше я не приду никогда, если сейчас ты отступишь. Ты будешь похож на монстра, лицо которого прошло через терку из кожи ската. Узоров и геометрических знаков не обещаю, но все зависит от твоей тонкости, — Серый Шут снова усмехнулся, он дал тебе косточку. Нет. Монетку. В темноте. Золото? Серебро? Медяк? Фальшивка? — Если ты откажешься от войны, дар останется с тобой, обратно не возьму. Но я хотел бы видеть человека, способного носить такое в себе и не пользоваться. Особенно видя вокруг то, что происходит.
— А моя жизнь? Ее будут оберегать? — Если уж и играть, то по-крупному. Проигрывать — тоже.
— Не скажу, — голос Серого Шута стал сух, как песок, — не скажу. Не хочу. Не могу. Не скажу. А то в чем тогда игра и в чем Серая Шутка? Нет, воевать ты будешь сам, как сможешь, на свой страх и риск, на свою голову и своей головой. Знания ты получишь прямо сейчас. Это очень больно. И это — первый шрам на твоем лице. Будет ли он последним — тебе решать. И каждый раз боль будет точно такая же. То, что ты будешь выпускать в мир, будет выходить, раздирая твою плоть. Еще. Если ты вздумаешь лечить свои шрамы у пластических хирургов, использовать обезболивающее в момент захода — можешь сразу забыть, что у тебя был дар. После того, как заход окончен, можешь обрабатывать новые шрамы.
