— А если я все же рискну делать новые заходы, пока тонкая кожица не покроет новый шрам? Не на нового человека, а на того же? — Ты уже понял, что один шрам равняется одному человеку.
— Хороший вопрос, — в голосе Серого Шута мелькнуло что-то напоминающее уважение, — но тут простая логика, ответ ты мог бы найти сам. Дальше — больше. Или ты получаешь один шрам за человека, ждешь, пока нарастет новая кожица, и продолжаешь с ним свои игры — тогда шрам просто будет болеть, или же ты рвешься в бой, и тогда скоро начнется резьба по кости. Ты рехнешься от боли, человек.
— А что, после захода тоже нельзя принимать обезболивающие средства? — Ты ждал ответа «нет», но Серый Шут удивил тебя.
— После — можно. Но только растительного происхождения. Можешь хлестать хоть опиум, в растворе или трубке, но не вздумай употреблять его современные производные. Анестетики нового поколения — исключены. Ранозаживляющие средства — тоже только из бабушкиной аптеки.
— Почему-то современная терминология звучала от тени в балахоне совершенно естественно. Ни тебе странных речей, ни трубного гласа, ни скрежещущего голоса, ледяной злобы, издевки, равнодушия — нет. Это все было в другой жизни. Серый Шут был сам по себе. Твои представления о таких сделках — сами по себе. — Еще вопросы есть? Я не тороплю. Думай хоть до утра. Но у меня есть только двадцать три часа с момента моего прихода к тебе до того, как я уйду — сделав тебя тем, кем ты хочешь стать, или получив твой отказ. Душа остается тебе. До суда. Ты получишь своих кукол. Ты получишь самую ужасную маску вместо лица. Первый шрам пройдет от корней волос до нижней челюсти. Слева. До кости. Пока он не затянется, ты не сможешь начать то, что хочешь.
— Я получу своих кукол, Серый Шут? Тех, о которых я так часто думал? — Ты думал о куклах. О настоящих куклах.
— Да. Ты станешь Кукловодом. Ты научишься делать те куклы, что будут тебе нужны. Если ты забыл что-то, из мною сказанного, — напрягись и переспроси сейчас. Больше ты меня не увидишь. До самой смерти. Тогда я приду снова — забрать дар. Хочешь — запиши все на листок. Хочешь — на диктофон. Хочешь — на компьютер.
— Долго будет заживать первый шрам? И надо ли ухаживать за ними, как за обычными ранами? Мыть, бинтовать? Дезинфицировать? — спросил ты.
— Как хочешь. Лучше — да. А еще лучше — сиди дома, пока первый не затянется. Это не просто шрам. Это ворота. Если ты закроешь его слишком быстро — получишь меньше, чем ждал. Я обязан был тебе это сказать. Это месяц, как минимум. — Серый Шут прошелся по комнате, как обычный человек, разве что совершенно бесшумно, посмотрел в окно, посмотрел на картины на стенах, зачем-то открыл платяной шкаф, закрыл, потом бесцельно провел пальцем по корешкам книг и снова опустился в кресло. — Двадцать три часа. Думай.
— Я выбираю войну, Серый Шут. Теперь что? Пергамент, кровь и все прочее? — ты не юродствовал, но почему-то тебе казалось, что все это не понадобится. Но также казалось, что и Серый Шут не поднимет тебя на смех.
— Если хочешь — напишем пергамент. Но мне он не нужен. Мне нужно твое слово. Точнее, два. «Я согласен». После этого твое лицо просто лопнет между ухом и глазом, так что смотри, куда упадешь — не уверен, что ты останешься стоять после такого. А я уйду. Если ты разобьешь себе голову об угол стола — ты просто проиграл, не начав. Потом ты уснешь. Никто не должен тебя будить. Позаботься об этом. Час ты будешь спать, или несколько суток, даже я не скажу, даже Серый Шут. Прерванный сон — потеря знаний. Не смей трогать шрам вообще, до того, как потеряешь сознание. По остальному — на твое усмотрение. Можешь принимать обезболивающее. Но только после того, как потеряешь сознание и придешь в себя. И — чем меньше лечения, а обезболивающее, как ни крути, часть лечения, тем лучше. Ты хотел оружия? Получай. Но наука обращаться с оружием всегда ведет к боли.
Ты прошелся по квартире, выключая все, что могло как-то связать тебя с внешним миром. Телефоны, компьютер, планшет, дверной звонок, нашел и приготовил «беруши». Ты жил один. Время было в твоем распоряжении.
— Я не стану лечить шрам. Да будет война. Я согласен.
Серый Шут оказался прямо перед тобой и кивнул головой. Колокольчик, ты понял это в последний момент, был не просто похож на разлом обсидиана. Он и был обсидиановым. Он издал странный, каменистый щелчок вместо обычного бряканья и в следующий момент от корней волос вниз по лицу медленно и неотвратимо поползла дикая боль.
— Забыл сказать, — Серый Шут точно не издевался, видно было, что и в самом деле, просто забыл сказать, — если ты уже начал заход, то, даже передумав, лишь сохранишь в целости жертву. Но не лицо от нового шрама. Прощай. — И Серый Шут исчез. Без дыма, грохота и серной вони.
Ты шагнул к зеркалу, дикий, животный ужас выворачивал тебя наизнанку, словно краем глаза тебе удалось посмотреть за ту грань, куда смертные, к счастью, не могут заглядывать.
Словно невидимый скальпель медленно распахивал тебе кожу от волос вниз. Медленно. Глубоко. Очень глубоко. Кровь шла ручейками, заливая одежду, руки, падая на трюмо и заливая пол. Скальпель? Нет. Грубый кремневой нож шел, как упрямый, усталый, но неумолимый ледокол, кончиком царапая тебе кость, словно корабль терся килем о каменистое дно.
