Кукловод. Кровь Солнца - [4]

В армию Рамон служить не пошел, отговорившись энурезом, окончил художественное училище, как уже упоминалось, был несколько раз женат, ибо, как черкашенин Микаладзе у Салтыкова-Щедрина, отличался, как и папаша, «горячечным стремлением» к бабам, женщинам, девушкам, леди, шлюхам и просто хорошим, добрым теткам.

Он был неплохим скульптором, но никогда не делал больших статуй. Его скульптуры правильнее было бы назвать — «скульптурками». Интересовался он и резьбой по кости, и лепкой. Имел связи с несколькими театрами, разбросанными по миру, которым делал кукол на заказ, но основной профессией это не выбрал.

Семь лет провел он в Испании, откуда было родом его имя и слегка — папаша, потомок майя, о чем он прожужжал жене все уши, на что той, к чести ее будет сказано, было наплевать, ибо она его просто любила. Семь лет он посвятил изучению полотен великих испанских мастеров, страны, ее странной и причудливой истории, заинтригован был деяниями инквизиции, а так как тяготел к истории и мистике, то долго изучал труды по демонологии, был допущен и в библиотеки к той литературе, к которой обычных марионеток не пускают, знал много, молчал еще больше. А заодно все семь лет, каждый день, исключая воскресные, обучался испанскому ножевому бою у старого мастера, из последних, пожалуй. В ножевом бою Рамон не уступил бы и ребятам из спецназа любой армии мира, возможно, слегка спасовал бы перед знатоками филиппинского ножевого боя, но этот пробел, познав его на своей шкуре, подправил, прожив год на этих самых Филиппинах. Смерть папаши научила его внимательно относится к сказанному, сделанному и к ножу. Пару лет он прожил на Гаити, не имея проблем с местными ребятами из-за цвета кожи. Волосы свои он преспокойно заплел в афрокосички и дивно прижился. Настолько дивно, что был даже представлен местному бокору, черному колдуну, хотя порой ортодоксальные приверженцы вуду и не признают бокоров за вудуистов. Нет, нет. Он не постигал тайны черной магии, отнюдь. Но понял, что кукла и человек могут быть связаны так, как и не снилось ни одному смертному. Он легко осваивал новые языки, а потому с людьми быстро начинал говорить на родном для тех языке, порой осваивая даже диалекты, а не основные. Бокор часто молчал, глядя на Рамона, видя в том что-то свое, понятное ему одному. Рамон дарил гаитянину, которого до судорог боялась вся округа, то ром, то сигары, то просто давал немного денег и, не вдаваясь в искусство создания зомби и прочие ужасы, точно понял, как создается кукла вуду. Но ее возможностей для Рамона было маловато.

Черт носил его по миру лет десять, но, в конце концов, к шоку знакомых, он снова объявился в своем городишке.

На свете есть города, которые не отпускают человека. В них нет ничего, видимо околдовывающего, но сами они, словно дикой силы магнит, тянут к себе тех, кто когда-то прожил в них несколько лет. Таким был город Рамона. Рамон, или Роман, или Рам, как кликали его близкие и маменька в том числе, не любил свой город и звал его просто: «Этот город».

Этот космополит по внешности и возможностям, при всей своей испано-майянской гордыне и нраве, был настолько русским, насколько это вообще возможно для психически адекватного человека. Маменька Рамона о ту пору уже вышла замуж и укатила куда-то в Смоленск. Почтительный сын слал ей туда деньги, чтобы мать имела возможность жить, а не прозябать, но в гости не ездил. А та и не настаивала — муженек был нрава простого и ее прошлое ей простил, простил в муках и страданиях, хотя она, собственно, в его прощении нуждалась менее всего. Но зачем злить хорошего человека напоминанием о том, что пришлось прощать? Рам не ездил к маме.

Куклы Рамона, которые тот делал для себя, отличались, помимо качества работы, красотой, филигранностью мелкой детали, они стояли рядами на полках на специально отведенной для них стене.

Куклы, куклы, куклы. И кукловоды. Эта идиома раздражала Рамона. Кукловоды вели своих кукол куда-то совсем не туда, куда должны были, хотя бы потому, что были пастырями. Рам ненавидел власть, но не обычной и положенной с рождения любому русскому, ненавистью, а ненавистью личной, тяжкой, яростной. Ненавидел преступления, остававшиеся безнаказанными, ненавидел те откровенные плевки в лицо с голубого экрана. Он часто смотрел в интернете, да и сам немало повидал, как живут марионетки в других странах. Да, они тоже были марионетками, что поделать, если пришил к рукам нитки, не обессудь, но они могли поставить ведро клубники у дороги, оставить весы, ценник и ящичек для денег и уйти домой. И ведро пустело, а ящичек наполнялся. Просто, правда? У нас бы сперли все, как только хозяин скрылся из вида. Рамон не обольщался воспеваемыми чертами русского народа, отнюдь. Острым глазом художника он видел и острым умом понимал он, что жесток этот народ, ленив, упрям, склонен к пьянству и ожиданию небесных кренделей, здравого смысла же в глаза не видел, а заодно являлся невиданным в истории цивилизации чудом — конгломератом одиночек, объединявшихся разве что для резни, будь то во время войн, которые идиоты порой затевали с Россией, или же для русского бунта, бессмысленного и беспощадного, где бессмысленность всегда доминировала, а беспощадность старалась хотя бы не отстать.