Куда уходит кумуткан - [40]

— Я еду с вами, — не здороваясь, сказал он дяде Коле.

— Разумеется, — усмехнулся нерповщик.

На следующий день пришлось вновь позвонить ему, предупредить, что на отлов кумутканов поедут трое детей. Дядя Коля удивился, но спорить не стал.

— Хозяин — барин, — только и ответил он.

Когда их охотничья экспедиция выехала на лёд, дедушка продолжал хмуро выставлять перед собой солонки и перечницы. У Максима, Аюны и Саши настроение было совсем другим. Они радостно выглядывали из машины, признавались друг другу, что никогда ещё не участвовали в столь интересной поездке.

В хорошую погоду Байкал просматривался до противоположного берега, но сейчас всё было покрыто дымкой. Обернувшись, ребята не смогли разглядеть даже ближнего берега. Горизонт всюду ширился серой стеной, поднимался ввысь и нависал над головой белоснежным куполом.

Торной дороги не было, только гладкий, вылизанный позёмками наст. Иногда его пересекали грубые шрамы торосов[34] — витиеватые гряды из обломков льда. Здесь словно промчался Шаи-Хулуд, гигантский червь с планеты Арракис, — каменным хребтом вспорол поверхность и занырнул в озёрную глубь. Такие места приходилось объезжать.

В зелёном уазике ехал Евгений Константинович. Директор музея понравился ребятам улыбкой, задорными морщинами у глаз. Ещё больше им понравился След — лайка дядя Коли. Сам Николай Николаевич ехал на открытом квадроцикле и взять к себе собаку не мог. Её посадил к себе дядя Женя. Кроме того, он забрал всё снаряжение нерповщика. Максим жалел, что вынужден ехать в одной машине с молчаливым дедушкой. Виктор Степанович взял в путь старенький пикап с кабиной на четыре места и небольшим кузовом. Ехали друг за другом, вереницей.

Путь преградили завалы льда. Они высились двухметровой стеной, а за ними плескалось голубое озерцо. Дедушка, перекрикивая шум мотора и ломающегося под колёсами наста, объяснил, что эта стена называется нажимом. В последние дни было тепло, лёд расширился, и озёрные щели сомкнулись — вздыбили обломки острых клыков и зачерпнули наружу немного байкальской воды. Такое озерцо было мелким и безопасным, по нему мог бы проехать даже обычный мотоцикл.

Подумав, дедушка добавил:

— Когда похолодает, трещины опять разойдутся.

Встречались и отдельные глыбы — будто наконечники могучих стрел, пущенных в Байкал богами-тэнгэринами с высоты облачных замков. Когда-то здесь тоже стояли нажимы, но ветра давно выскребли, повалили их стены, остались только эти непреклонные и потому одинокие стражи. Чаще всего глыбы были мутными, но попадались и прозрачные, вылитые из чистейшего льда. Они чем-то напоминали ледяные скульптуры, что ставят в сквере Кирова в канун Нового года, только были массивнее, тяжелее.

Дядя Коля петлял, выбирая самый гладкий и надёжный путь, но порой машину начинало трясти мелкой дрожью. Это означало, что под колёсами пошёл ребровик — покров из прижатых друг к другу и стоящих ребром льдинок, словно карточки в библиотечной картотеке. Саша не успевал схватиться за сидение и каждый раз, подскочив, бился головой о крышу. Максим и Аюна посмеивались над ним до тех пор, пока сами не треснулись макушками. Все трое ехали сзади, на двух сиденьях. Сесть вперёд, к Виктору Степановичу, никто не решался. Он и не настаивал.

Машина остановилась.

— Приехали? — обрадовался Максим.

Дедушка не ответил. Вышел из пикапа и заторопился к стоящему впереди квадроциклу. Ребята нахлобучили шапки и, смеясь, начали толкаться — каждый хотел первым дотянуться до рычага переднего сидения. Дотянувшись, наклонили его спинку и, всё так же толкаясь, полезли к двери — их в машине было только две, спереди.

Выскочив на снег, Максим замер. Почувствовал себя маленьким и ненастоящим, запертым в новогодний шар со снежинками. Этот шар кто-то хорошенько встряхнул, и всё занялось ватным туманом. Сейчас не верилось в существование других пейзажей — летних или весенних. Максиму казалось, что он блуждает в этой холодной пустыне в поисках своего ледникового купола. Он здесь потерялся навсегда. Если долго ехать вперёд, не заметишь, как наст озера сменится настом горизонта, а потом — настом облаков. Вечный круг одиноких странствий. Как колесо сансары[35], о котором рассказывала мама.

— Лови!

Снежок угодил Максиму в шею. Аюна и Саша, посмеиваясь, уже готовили новые. Максим показал им кулак, наскоро отряхнулся, забежал за машину. Спрятался там и хотел отстреливаться, но увидел, как под ногами струится позёмка, и замер. Зачарованность не отпускала его. Он и сам растворялся. Рассыпа́лся тысячью мелких снежинок и ускользал быстрым ветром — прочь от всего, что знал. Никогда прежде Максим не чувствовал ничего подобного. Наваждение сошло лишь после того, как в него угодили ещё два снежка. Оживившись, он улыбнулся, стал отстреливаться.

Гнался за Аюной и Сашей, бросал в них наскоро слепленными и разваливающимися на лету снежками. Вздрогнул от испуга, когда в ногах проскользнуло что-то большое и белое, но тут же понял, что это — След, лайка дядя Жени. Ребята и не заметили, как она присоединилась к игре. Молчаливо перебегала от Саши к Аюне, от Аюны к Максиму. Беззвучно разбрасывала лапами снег, виляла хвостом. Вчетвером играть было ещё веселее.