Куда пропали снегири? - [27]

-   Намазалась, платок-то надвинь, завлекать в рес­торане будешь, ишь, вырядилась!..

Или в бок во время службы:

-   Как стоишь? Чего по сторонам-то пялишься?

И бегут «слепорождённые» из храма, вбирают го­лову в плечи от площадной брани и злых лиц. Прозре­ние откладывается на неопределённое время. Какая великая ответственность на православных людях, уже познавших Бога, прозревших, чтобы человек, пришед­ший в храм и увидевший вас первого, увидел ваше прекрасное лицо. Добрые глаза, мягкую улыбку, пре­дупредительность и - любовь. Тогда человек встанет и пойдёт. Он поймёт, что мир, в который он вошёл осто­рожно и неуверенно - прекрасный мир. Мир, где его любят. А если нет? Если ваше лицо передёрнуто от гнева, а в руках мокрая половая тряпка?

Недавняя картинка. Присела женщина во время службы на раскладную скамеечку, которую принесла с собой. А другая, тоже далеко не молодая, ей:

-   Расселась... Я восьмой десяток разменяла, а она...

-   Не могу, не могу, матушка, вены у меня, только после операции.

-   Да чтоб вообще ноги у тебя отсохли. Грех-то ка­кой, в храме уселась...

Ни много, ни мало - наотмашь, походя. А потом со свечой к иконе, к Причастию, покорно скрестив руки на груди.

Вот ведь как. И на лавочке судачим, и клевещем по­ходя, и в храме не лезем за словом в карман. Только удивляемся искренне - почему всё так плохо в нашей жизни, нет нам покоя, нет мира в душе. Читаем в ду­ховных книгах - был мир в душах святых отцов, пус­тынников, затворников, а у нас нет. А ведь несладко живём, где же награда? Не ждать нам награды. Пото­му что, дыша смрадным воздухом грехов, висящим над нами густой, зловещей тучей, мы отравляем свою плоть и кровь и в первую очередь сеем разор в душе, а где разор, там ли искать мира...

Вот и я «сподобилась». Вместо того, чтобы стоять в храме и ничего не видеть вокруг себя - молиться и каяться в грехах, смотрю по сторонам на этих злых старух, возмущаюсь их ненавистью к ближним, забыв, что этим только усугубляю и без того многочисленные грехи осуждения. Тут засекай время, не засекай - всё без толку. Очень уж тороплюсь, боюсь, вдруг не ус­пею, и придёт та старушка домой неосуждённая. Успе­ла. И в другой раз успею. Если забуду слова Священ­ного Писания: «От слов своих оправдаешься и от слов своих осудишься». Что ещё, казалось бы, надо? Ко­ротко. Ясно. Доходчиво. А мы скорее высшую матема­тику одолеем, чем арифметику с её вечным и бесхит­ростным дважды два.

НЕ ПОЖЕЛАЙ ЖЕНЫ ИСКРЕННЯГО ТВОЕГО

«Золушка»! Сказка красивая, удивительная. Мода на неё не проходит и не пройдёт никогда, потому что от поколения наших прапрабабушек до поко­ления наших внуков ничего в сущности не изменилось в человеческой душе. Так же жаждет она любви, чудес, справедливости. Но я признаюсь вам в своём далёком детском грехе, когда, сидя в партере московского теат­ра, страдала от жалости не к хрупкой, измазанной са­жей девушке, а к её сестре, тщетно пытающейся натя­нуть на свою пухлую ногу хрустальную туфельку. Она на сцене с отчаянием: «Попробую ещё...» Я в зале, вда­вившись в кресло, просила про себя: «Попробуй, по­терпи, сначала больно будет, потом разносишь». Но чуда не произошло. Это уже потом, много позже уста­лым сердцем поняла я простую истину французской сказки: хрустальные туфельки не разнашиваются. И если твоего размера у принца нет, отступись, не тер­зай душу, не набивай себе мозоли.

Но одно дело понять, другое - жить с этим понима­нием. И мы всю жизнь (не в коня корм, не на пользу наука) пытаемся напялить на себя и носить с достоин­ством то, что нам не принадлежит. Недавно один ува­жаемый человек попросил растолковать, как пони­мать написанное в Священном Писании: «Не пожелай жены искренняго твоего, не пожелай дома ближняго твоего, ни села его, ни раба его, ни рабыни его, ни во­ла его, ни осла его, ни всякого скота его, ни всего, елика суть ближняго твоего».

-   О чём это? Не пожелай жены... это вроде о прелюбодействе, дальше - осла, вола, скота - вроде о том, что красть грех... А дальше?

-   Дальше о зависти.

-   О зависти? Если так, то все мы грешим, - обрадо­вался мой собеседник. - Ну скажи, ты знаешь такого, который другому бы не позавидовал?

Не знаю. И согласна полностью с тобой, человек уважаемый. Все мы грешим против десятой заповеди, впечатанной в скрижали. Грешим легко, походя, игра­ючи, потому что даже грехом не считаем эту самую за­висть. Все как один измазаны, а когда все как один, считай - никто. Вернее, не совсем так. Все как один грешим и все как один в этом не сознаёмся. В зависти сознаться конфузно как-то, мы даже придумали для себя спасительный термин «зависть белая». Я тебе бе­лой завистью завидую - почти благородство. А по су­ти - лукавство. Зависть одноцветная. Цвет её одина­ково не личит ни одной душе. Но лукавая душа, таясь и оправдываясь, бросается реабилитировать себя, вот и шьёт по чёрной зависти белыми нитками. Но кто не переживал спасительной сладости подушки, когда, натерпевшись, накривлявшись и тайно назавидовавшись днём, мы давали волю своему истинному чувству: честной зависти. И спрашивали себя - почему, зачем всё мимо меня, всё не для меня, всё не считаясь со мной. Десятки аргументов в нашу пользу подсказыва­ла услужливая память, становилось всё горше и гор­ше. А наутро, просохнув от слёз, мы опять выходили на сцену лицемерного спектакля, где изо всех сил иг­рали роль никогда никому не завидовавшего человека. Если только белая зависть, если только белая...