Кто в армии служил, тот в цирке не смеется - [19]

— Мать твою! Ну вот, ещё одной мамой стало больше.

«Врагу не сдаётся наш гордый „Варяг“, пощады никто не желает!» — не запел, а заорал Белозёров, прикусив зубами выскальзывающий из замёрзших рук обледеневший резиновый кабель, и двинулся по сугробам, как трактор, прокладывая своим героическим телом в тулупе и валенках глубокую траншею в белом чистом снегу.

Развернув узел связи и отработав поставленные задачи, все перешли, как говорят связисты, на дежурный приём. Свободные от смены легли спать, кто в машине, а кто в общей палатке для отдыха, где всю ночь топили печь. В некоторых машинах тоже были небольшие печки, и там было комфортно, как в Сочи летом. Тепло и уютно. Про улицу, где мороз и жгучий ветер, даже думать не хотелось.

Капитан Кудряшов, проверив своих подчинённых, пришёл в машину и, подбросив в печку пару поленьев, лег спать на нижнее, приготовленное для него место.

На двух верхних полках уже устроились свободные от дежурства прапорщик Иванов и водитель того автомобиля рядовой Стонкус. Ночью дрова прогорели, а все крепко спали, набегавшись за день по морозу Как назло, ветер на улице усилился и поднял густую снежную позёмку Трубу для печки устанавливали на крышу машины, только когда печь топилась. Возможно, по недосмотру её плохо закрепили, и усилившийся ветер со снегом сбил её на землю. Ветер стал задувать в печь, и из неё в машину, где спала вся троица, пошёл угарный газ. Никто из спящих не почувствовал надвигающуюся опасность и не проснулся. Через какое-то время в машину случайно заглянул кто-то из офицеров. Он хотел пригласить капитана Кудряшова в штабную машину, где поминали погибшего лейтенанта Отчика. Но офицер так и не смог разбудить Кудряшова. А когда ему и самому вдруг стало дурно, он, кое-как вывалившись из кунга, поднял тревогу.

В это самое время Белозёров сдал свою смену ефрейтору Боткину, которому предстояло дежурить до утра. Поёжившись, Саня выпрыгнул из тёплого кунга, чтобы перекурить, и тут же увидел группу людей у соседней машины, стоящей от них справа. Были слышны громкие возбуждённые голоса и видна суматошная возня возле двери автомобиля. Саня из праздного любопытства решил пойти туда.

— Заодно и проветрюсь перед сном, — сказал он сам себе и неспешно двинулся к машине.

Когда Белозёров добрёл до соседей, на снегу уже лежали вынесенные из автомобиля тела Иванова и Стонкуса.

— Что случилось? — спросил Саня.

— Мёртвые они! Задохнулись, наверное, — ответил кто-то.

— Как мёртвые? — оторопел Белозёров, тупо глядя на лежащие тела.

Пару секунд он приходил в себя, а потом, осознав происходящее, раздвинул руками стоящих возле тел людей и прыгнул к первому, кто оказался перед ним на снегу. Это был прапорщик Иванов. Как когда-то учили в школе, Саня начал делать ему искусственное дыхание «рот в рот» и непрямой массаж сердца. При этом угарный газ пошёл из лёгких прапорщика в его лёгкие, и Саня, даже не поняв в чём дело, закашлялся и, отвалившись назад, упал лицом в сугроб, откуда его потом и вытащили. Дальше он помнил всё очень плохо. Жутко болела и кружилась голова, страшно мутило.

Словно в тумане, Белозёров видел, как все крутились вокруг лежащих на снегу неподвижных тел и как грузили на носилки Кудряшова и Стонкуса. Иванова там не было. Потом он узнал, что прапорщика удалось спасти, и он был доставлен в госпиталь. Двое других умерли.

Потом Саня с трудом добрёл до своей машины, влез почему-то в холодную кабину водителя вместо теплого кунга и уснул, хотя, скорее, потерял сознание. Когда он каким-то чудом проснулся, то осознал, что не чувствует ни рук ни ног. С трудом надавив локтем на ручку двери, он выпал из машины и пополз к палаткам, где минут через десять его и подобрали солдаты дежурной смены.

«Заморозка» отходила с жуткой болью, хотелось кричать в голос. Наутро нос, руки и ноги распухли и были почти цвета баклажана. Но самое главное, в них была не проходящая, постоянная ноющая боль, выворачивающая наизнанку мозги. Хотелось умереть. Потом, по мере выздоровления, Белозёров, как змея, стал вылезать из своей обмороженной мёртвой кожи.

Вот вроде бы подумаешь, ну мороз, ну и что? Медик полка старший лейтенант Сысолятин сказал Сане, что ему ещё дико повезло. Могли запросто ампутировать все его четыре конечности, не считая всяких мелочей… ну, типа, носа! Но раз всё обошлось, Белозёров веселил народ тем, что с серьёзным лицом просил Сысолятина не порвать на его руках старую обмороженную кожу, потому что он собирается продубить её и сделать себе «дембельские перчатки». Соседи по палате хохотали и были очень довольны. Медик не возражал. Смеются, значит, пошли на поправку!

Несмотря на три смерти, жизнь в полку текла своим чередом. Сильного шума не было. Видимо, свою руку приложил начальник штаба, имевший большие связи в Москве. Ему вскорости предстояло повышение, и такая «отрицательная реклама» совсем была не нужна. Потом, когда Саня познакомился с начштабом поближе, тот ему в двух словах объяснил:

— Александр, при проведении учений предусмотрены смерти личного состава. Ты не знал? Ну да, откуда тебе знать! Один процент смертей при локальных учениях и десять процентов при крупных учениях. Небось видел, как красиво летят десантники и их техника с самолетов? Да? Ага, как мешки с картошкой! Так вот! У кого-то просто не раскроется парашют, кому-то рухнет на голову техника, или же просто замотаются парашютами два лучших друга. А достать нож и отрезать парашют друга, это сможет не каждый! Окончательное решение приходит не сразу, а земля принимает очень быстро. Бум! Се ля ви, как говорят французы…