Кто против нас? - [3]

Торговец стал более откровенен. Оказалось, что товар ему поставляют браконьеры. Полушепотом он предложил познакомить Гедройца с ними, раз есть такой интерес к войне, ибо помимо рыбы некоторые браконьеры занимаются раскопками, ищут на полях сражений кресты и разное оружие, от ножей до пушек, реставрируют и продают. Гедройц понял, что ему оказана большая честь.

Он был несколько напряжен, в его представлении браконьеры были далеко не самой безопасной частью преступного мира. Однако те рыбаки, к которым привели Гедройца, оказались очень милыми, доброжелательными людьми, выпили с ним самогону и рассказали о себе. Они живут в купленных по случаю купейных вагонах у самой Волги на отчуждённой и огороженной территории. У них, впрочем, есть собственные квартиры в городе, но там, на берегу, — их зона, их владения, их поместье. Он разглядывал стены одного из таких вагонов: картинки из мужских журналов развешаны в одном углу вагона, портреты русских монархов — в другом.

Попасть случайному человеку сюда трудно, все подходы обтянуты колючей проволокой, охраняются собаками. Милиция к ним близко не подходит. Когда однажды бандиты из южных краев решили подчинить себе эту территорию, волжские браконьеры вышли на встречу с их главарем, обвешанным золотом. Требование платить ему дань они восприняли без удовольствия, заживо залили бандита бетоном в старой цистерне, и шофера заодно.

Гедройц разговорился с двумя браконьерами. Один — молодой парень Иван, потомственный рыбак, сколько себя помнит, ходил с отцом на Волгу на осетра и стерлядь. Он жалуется на калмыцких конкурентов: они ставят сети поперек реки, перекрывают всё течение, но берут лишь ту рыбу, что могут вытащить, остальной же улов оставляют гнить в сетях.

Он признается: я, говорит, лично замочил человек десять, ребятам с нашего участка удается потопить две-три калмыцкие лодки в неделю. Но бороться с ними в целом бесполезно — их же так много, и все они против нас. Гедройца он просил как-нибудь прислать из Москвы литературу с описанием древнерусского боевого искусства. Говорит, что хочет в совершенстве его освоить, что слишком много развелось в городе инородцев с их верой, всё исконно русское истребляют, и их надо изгонять. Ведь и они против нас.

Подельник Ивана, Миша, с ним не так давно, всего пару лет. Он старше, но в рыбацком деле — ученик, поэтому ведёт себя скромно. Миша воевал в Чечне, он вытачивает замечательное холодное оружие и продаёт довольно дешево — в Москве, конечно, за такие деньги ничего дельного не купишь. Особенно хороши кинжалы, они входят в человека как в масло, сильным ударом прокалывают и бронежилет.

Мастерить ножи Миша научился в чеченском плену, подглядел секреты этого горного ремесла. Там, в плену, его пытали, выкололи глаз, но другим он видит совсем неплохо. Он рассказывает чудные анекдоты, и даже самые непристойные в его интонациях звучат вполне потребно. Про войну и про плен говорит смешно, однако сам не смеётся.

Гедройц слушал рассказы браконьеров и не мог понять, как эти радушные душевные люди так спокойно, даже не без гордости, рассказывают о страшных, жестоких вещах. Гедройц, конечно, мог оправдать необходимую самооборону. Но откуда такая тяга к насилию, необъяснимая и нарочитая, хотя бы и на словах?

Он спросил, правда ли, что можно откопать в местах боевых действий что-нибудь интересное. Миша улыбнулся и положил на стол большой блестящий кинжал. И Гедройц почувствовал необъяснимую силу, исходящую от этого оружия. «Я его недавно на кургане откопал, у самой вершины, — объяснил Миша. — Это немецкий штык-нож. Он весь в крови окаменевшей был. Отмыл я его кислотой, лезвие заточил. Сталь там хорошая, сто лет прослужит». Гедройца потрясло качество изделия: после полувека в земле лакированная деревянная рукоятка выглядела как новая.

Миша заметил восхищённый взгляд Гедройца и вдруг сказал: «А ты, Андрюха, возьми его себе. У меня ещё есть». Гедройц никак не ожидал такой щедрости, подумал, что, может быть, это шутка. «Бери, бери, в своей Москве не найдёшь такого». Иван взял нож и протянул его Гедройцу. Тот поблагодарил и сразу убрал подарок в портфель.

Оставив Гедройца одного в вагоне, браконьеры поплыли на лодке за рыбой. А Гедройц, как только они ушли, сразу достал нож и стал его разглядывать. Он никогда прежде не держал в руках орудие убийства — возможно, не одного, а многих убийств. Он изучил лезвие, пощупал острие. Стал играть с ножом, имитировать удары, закалывать невидимых врагов.

Воображение Гедройца разгорелось, он старался представить себе немца, который этим самым ножом проливал кровь русских солдат, когда-то живых. А потом представил, как тот немец получает смертельное ранение, как подкошен русской пулей, падает и последнее, что видит, — вот этот клинок, и, умирая, прощается с ним, как с верным товарищем.

Вскоре ребята прибыли с осетром, ещё живым, и тут же зажарили его. Свежий шашлык из осетрины был очень хорош, да ещё темнеющее небо с первыми звёздами, Млечный Путь, обрыв над неспокойной Волгой и отблеск далёкой грозы! Они втроём выпили местного самогона, настоянного на дубовой коре, и закусили шашлыком. А потом ели арбуз. Однако гроза неумолимо двигалась к ним, и, чтобы не оставаться на ночь в вагончике, Гедройц поспешил закончить трапезу. Напоследок ему сказали так: «Ты только смотри, ночью на курган не ходи один. Люди там иногда просто пропадают».