Крылья демона - [36]

Шрифт
Интервал

– Джузеппе, а ты умеешь обращаться с оружием? – спросил я.

– Да, синьор. Я был солдатом в Пармской армии.

– А до этого?

– Что до этого, синьор? – невинно переспросил он.

– До того как ты стал солдатом, кем ты был? Моряком?

Джузеппе кивнул, боясь потерять работу или из-за лжи, или из-за своей бывшей профессии.

– Почему же ты прекратил заниматься пиратством?

На лице слуги промелькнуло отчаянье, смешанное с мукой от неразрешимости поставленной перед ним задачи – как не соврать и в то же время скрыть правду. Удивительно, но он нашел выход, прибегнув к излюбленному приему евреев.

– А почему вы решили, что я был пиратом? – вопросом на вопрос ответил Джузеппе.

– Брось валять дурака, – нетерпеливо гаркнул я, демонстрируя свое господское превосходство. – У меня нет желания доказывать тебе очевидные вещи. С твоей бандитской рожей, морской походкой и жаргоном ты ни как не смахиваешь на пекаря или крестьянина.

– Как вам будет угодно, – сопротивлялся Джузеппе, одновременно выражая покорность.

– Ладно, принеси мой меч, – приказал я.

Джузеппе быстро бросился в дом и вынес клинок, который я взял с собой из Праги. С любовью и уважением глядя на сталь, он протянул мне меч.

– Хочу проверить твое мастерство, – заявил я. – Готов сражаться?

– Что вы, синьор, как можно. Я же могу вас поранить, – замотал головой Джузеппе.

– Не бойся. Если поранишь меня или хотя бы выбьешь из моих рук меч – я дам тебе двадцать дукатов.

Глаза слуги вспыхнули алчным огнем. Наверное, подобное чувство он испытывал, когда шел на абордаж торгового корабля.

– Если выдержишь хотя бы три моих атаки, – продолжал я, – то оставишь себе свой меч. Согласен?

– Но только, прошу вас, синьор, без обид, – облизывая губы от волнения, согласился Джузеппе.

Я усмехнулся и стал в стойку. Джузеппе поднял свой меч и сделал неуверенную попытку рубящего удара, направленного чуть наискось, демонстрируя основы средневекового фехтования на мечах, когда метишь в щель между шлемом и латами. Отбить подобный удар не составляло труда даже с закрытыми глазами. Чтобы несколько расшевелить своего противника, я не просто парировал удар, но и выбил меч у него из рук.

Джузеппе слегка опешил, поднял меч и вновь двинулся на меня. Теперь он действовал осмотрительней: принялся наносить короткие пробные удары, не приближаясь вплотную, используя только кончик лезвия для атаки. Мне с легкостью удавалось ставить жесткие блоки, работая только рукой, без помощи корпуса и уходов от ударов. Джузеппе начал понимать, что может не получить своих дукатов. Видимо, мысль о потерянных деньгах заставляла его злиться и все активней нападать на меня.

Чтобы не стать жертвой собственной самоуверенности, я отреагировал на усилившееся давление соперника легкими выпадами, передвигаясь по простейшей траектории пятиугольника. Расширив базу, я занял низкую стойку, что в сочетании с быстрым движением сделало мои удары куда эффективней. Для меня подобная тактика ведения боя являлась чем-то вроде разминки основных мышц. А вот Джузеппе явно воспринимал наш поединок как реальное сражение, в котором он либо победит, либо погибнет.

Через десяток минут, он уже рубил что есть мочи, обливаясь потом и сопровождая каждый удар коротким выкриком. Уровень его мастерства был чуть выше среднего, в чем, собственно, я и хотел убедиться. С таким противником я мог справиться и простым кухонным ножом.

– Что, Джузеппе, это тебе не абордажная сабля? – усмехнулся я.

– Синьор, вы деретесь как Бог! – воскликнул он в ответ.

Первый раз меня не пытались назвать Дьяволом за мое боевое искусство.

– В отличие от тебя, друг мой, я не дерусь, а фехтую, – подвел я итог нашей схватке сильным ударом со скольжением вдоль лезвия меча. Одним движением я отвел лезвие Джузеппе в мертвую зону и обозначил удар в его шею. Мой клинок острием уперся в горло противника и тот в страхе выронил свой меч, боясь спровоцировать меня на неосторожное движение. – Достаточно. Вижу ты знаком с основами владения холодным оружием. Так и быть, можешь оставить свою находку себе.

– О, благодарю вас, синьор, вы очень великодушны ко мне, – выдохнул Джузеппе, едва я убрал острие меча от его горла.

– В качестве благодарности, ты расскажешь мне о себе: кем был, как попал в Болонью.

– Хорошо, – согласился с некоторым колебанием Джузеппе.

Он начал свою исповедь – сначала неуверенно, а затем все больше и больше увлекаясь собственными воспоминаниями. Я слушал его и обычными воздействиями на психику заставлял рассказывать все интересующие меня подробности.

Человеку космической эпохи история жизни Джузеппе показалась бы приключенческим романом. Однако для самого рассказчика, слишком часто видевшего кровь, события эти являлись жестокой действительностью. Пиратское рабство, где твоя жизнь зависит от чужой смерти; лишения солдата, вынужденного бесконечно точить свой меч и убивать по приказу, будь то вражеский солдат или ребенок – все это трудно считать приключением, когда сам являешься участником. Разве что, когда все невзгоды уже позади, а ты сидишь в мягком кресле и неспешно потягиваешь горячий грог.

Меня, конечно, не интересовали подробности убийств и сражений. Главное, что я хотел знать – обстоятельства, приведшие Джузеппе ко мне на службу и характеристики людей, которые меня окружали в этом времени. Получив подробную информацию, касающуюся слуг в моем доме, я сделал любопытные выводы, которыми намеревался поделиться с Имой в ближайшем будущем. Интуиция меня не подвела – Джузеппе оказался не случайным человеком с улицы.


Рекомендуем почитать
Индивидуум-ство

Книга – крик. Книга – пощёчина. Книга – камень, разбивающий розовые очки, ударяющий по больному месту: «Открой глаза и признай себя маленькой деталью механического города. Взгляни на тех, кто проживает во дне офисного сурка. Прочувствуй страх и сомнения, сковывающие крепкими цепями. Попробуй дать честный ответ самому себе: какую роль ты играешь в этом непробиваемом мире?» Содержит нецензурную брань.


Голубой лёд Хальмер-То, или Рыжий волк

К Пашке Стрельнову повадился за добычей волк, по всему видать — щенок его дворовой собаки-полуволчицы. Пришлось выходить на охоту за ним…


Боги и лишние. неГероический эпос

Можно ли стать богом? Алан – успешный сценарист популярных реалити-шоу. С просьбой написать шоу с их участием к нему обращаются неожиданные заказчики – российские олигархи. Зачем им это? И что за таинственный, волшебный город, известный только спецслужбам, ищут в Поволжье войска Новороссии, объявившей войну России? Действительно ли в этом месте уже много десятилетий ведутся секретные эксперименты, обещающие бессмертие? И почему все, что пишет Алан, сбывается? Пласты масштабной картины недалекого будущего связывает судьба одной женщины, решившей, что у нее нет судьбы и что она – хозяйка своего мира.


Княгиня Гришка. Особенности национального застолья

Автобиографическую эпопею мастера нон-фикшн Александра Гениса (“Обратный адрес”, “Камасутра книжника”, “Картинки с выставки”, “Гость”) продолжает том кулинарной прозы. Один из основателей этого жанра пишет о еде с той же страстью, юмором и любовью, что о странах, книгах и людях. “Конечно, русское застолье предпочитает то, что льется, но не ограничивается им. Невиданный репертуар закусок и неслыханный запас супов делает кухню России не беднее ее словесности. Беда в том, что обе плохо переводятся. Чаще всего у иностранцев получается «Княгиня Гришка» – так Ильф и Петров прозвали голливудские фильмы из русской истории” (Александр Генис).


Блаженны нищие духом

Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!


Крепость

В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.