Крыло тишины. Доверчивая земля - [11]

— Откуда ты?

— Со свадьбы, — ответил он, не останавливаясь. — Сегодня же Цыца женится. Я еще бы там побыл, но татка попросил, чтоб накопал бульбы и воды принес…

Я успел ухватить его за футболку:

— Обожди. Вон мне Холоденок сказал, что за собаками поехали, в сад их приведут — чтоб следы нюхали.

— Слушай ты своего Холоденка! Мне татка сказал, что Монах в Белых Штанах и вправду поднял крик, чтоб за собаками поехали. Божился, что воры на машинах были. А потом пошли в сад, поглядели, а следы наши, маленькие — ты же сам знаешь. Так над Монахом только посмеялись, да и все: а ты говоришь — нюхать…

И небольшой ростом, рыженький и толстенький как горлачик, очень уж похожий на своего отца, побежал домой.

Я вспомнил про письмо и окликнул Романа. Тот остановился:

— Чего ты?

— Возьми вот отцу письмо отдай, а то твоя бабка как начала ворчать, так я о нем и совсем забыл…

Мой страх после встречи с Романом опять начал уменьшаться — так оседает надутая воздухом резиновая игрушка, из которой вынули вдруг затычку. Теперь он, страх, который только что был похож на большого и косматого медведя, сделался таким маленьким и пушистым, как котенок, — с ним даже захотелось поиграть, позабавляться! Или даже погладить его…

У меня всегда так бывает, когда страх проходит…

Перебежал на другую сторону улицы и по остывшей к вечеру стежке пошел к дому дядьки Микиты — ему надо передать повестку. Хоть она и была написана от руки, все же имела очень строгую форму — повестка настойчиво приглашала дядьку Микиту в понедельник явиться в суд.

Как-то перед этим дядька Микита привез себе целый воз березняка и неожиданно нарвался на подвыпившего лесника Мацуля. Тот хотел выпить еще, но ни у самого дядьки Микиты, ни у кого из соседей как раз в тот момент не нашлось самогона. Так они с лесником слово за слово — и схватились, доругались до того, что Мацуль составил даже акт. Никто не думал, что он передаст его в суд, но, поскольку в этот понедельник вызывают дядьку Микиту в Оршу, — значит, передал.

С Ленкой встречаться не хотелось — мне все еще было обидно, я все еще злился, что она так расцарапала мне руку: рана хоть немного и затянулась, но пока еще саднила. Если же говорить честно, так это я сам себя только уговаривал, будто мне не хочется видеть Лену, а по правде, меня невольно тянуло в эту распахнутую настежь калитку.

Сколько и раньше я придумывал разных причин, лишь бы зайти в хату к дядьке Миките! То совру, что забыл задание по литературе, то прибегу попросить циркуль — да мало ли есть на это причин у учеников одного класса?

А если уж видел курицу в их огороде, тогда все было просто. Летел в хату, на ходу кричал: «Дядька Микита, куры ваши грядки разгребают», а сам оставался у них играть до вечера.

На дворе у дядьки Микиты никого не было — только куры копошились в пыли, — видимо, все хотели догрестись до более теплой земли.

Спугнув кур, я взбежал на высокое крыльцо и сразу же нырнул в открытые сени. И даже остановился от неожиданности, замявшись, опустил голову: чуть ли не носом к носу столкнулся с Ленкой. Она была в сенях и, осторожно, ласково перебирая листок за листком — все ниже и ниже, — мыла фикус. Ленка тоже, как мне показалось, смутилась, но не подала виду. Она одной рукой быстро одернула ситцевое платьице, которое длинною, расклешенною полою было подоткнуто под поясок, и сразу же посмотрела на свои ноги — не слишком ли высоко они видны, хорошо ли закрыло их платье?

— Батька дома? — сердито, не глядя на нее, спросил я, хотя знал, что дядьки Микиты в хате сейчас не должно быть — он же пастух и пока еще в поле.

— А на что же тебе, Ясичек, мой татка? — так ласково ответила она, что мне даже показалось: Лена рада, что я зашел.

— Ему повестка пришла…

— Так я же могу передать ему. А татка мой, Ясичек, в поле еще. А мамка — на свадьбе. Ты разве не знаешь, что сегодня Цыца женится? А это же наша родня.

Я и сам знал, что сегодня свадьба Лавренова Женьки, хлопца, к которому еще с детства приклеилось прозвище «Цыца» — его, малыша, долго не удавалось отнять от груди, он тогда плакал и все круглое называл «цыца»: картофелина — цыца, яйцо — цыца, яблоко — цыца и даже большой круглый камень, что лежал за их хатой, для него также был цыцей.

Лена наклонилась над фикусом и домывала нижние листья. Осторожно она стирала ладонью пыль с каждого листа, и они сразу после воды сочно и ярко зеленели.

Этот фикус был мне знаком. Нередко, когда в Микитовой хате заставал меня дождь, Лена ласково просила:

— Ясичек, помоги вынести фикус на дождик.

И мы с нею, с двух сторон взявшись за вазон, несли его из хаты. На пороге опускали чуть ли не до самого пола и наклоняли маковкой вперед: фикус был очень высокий, под потолок, и так в дверь не проходил. А тетка Юлька, Ленкина мама, кричала нам вдогонку:

— Лена, поставь сейчас же фикус! Что ты делаешь! Не выноси на такой ливень: он же листья пообивает…

Но мы все же выносили фикус на крыльцо, и сами выбегали под дождь, какую-то минуту, довольные, фыркали под ливнем, пока не начинала прилипать к телу наша легкая летняя одежда…

Мне не хотелось так быстро уходить из сеней. Я топтался, Лена это заметила и сказала: