Крыло беркута. Книга 1 - [6]

— Оставь, турэ, хоть одну! Шапка вконец износилась. Вот…

Для убедительности стянул с головы облезлый малахай и потряс перед носом баскака. Тут и ожгла ему спину плеть-семихвостка. Старик скорчился от боли. Биктимир, следивший за происходящим сжав зубы, не стерпел — ударил баскака кулаком в плечо.

— Это кто? Это что?! — изумленно вскрикнул Суртмак.

Биктимир рванулся было ударить еще, но телохранители баскака повисли на егете.

Как ни удивительно, Суртмак не поднял в ответ плеть. Походил в ярости вокруг схваченного, выдохнул:

— Поднять руку на меня!.. Я убавлю твою прыть! — И приказал: — Посадить в яму. Завтра с обозом отправим в Казань. Хану нужны сильные рабы — ломать камень…

Отправлять строптивых в каменоломни было в порядке вещей. Приговор баскака никого не удивил, но люди жалели храбреца. На земле ирехтынцев хорошо знали: в каменоломню — значит, в вечное рабство, тем более, если ломать камень для ханских дворцов. Сам егет, когда его посадили в специальную яму ирехтынского предводителя Асылгужи, еще не представлял ясно, что его ждет. Как разъяренный, угодивший в ловушку зверь, он метался из угла в угол, царапал влажную глину, иногда зычно кричал — то ли подбадривал криком себя, то ли давал знать, что участи своей покоряться не желает. Не слыша в ответ ни звука, дотягивался до тяжелой каменной плиты, надвинутой на яму, отчаянно старался сдвинуть ее, но плита не поддавалась.

Как он там ни бился, ни кричал, до утра никто не поинтересовался его состоянием. Утром плиту отодвинули и, дав узнику выпить плошку мясного отвара, снова надвинули. Когда егета подняли из ямы, Суртмака в становище уже не было: нагрузив повозки, сбив отнятый скот в большое стадо, отъехал в сопровождении своих телохранителей и стражников. Перед отъездом, несколько изменив прежнее решение, объявил:

— От вас в Казань должны поехать десять крепких егетов — враг идет, надо строить укрепления. Пошлете преступника с ними.

Глава кара-табынцев Исянгул был турэ не из глупых. Понимал: крепкие люди ему и самому понадобятся. Поэтому посылать в Казань кого-либо из своего рода отказался. И егета, поднявшего руку на баскака, оставил при себе. Но оставить-то оставил, а продержал недолго. Суртмак, видя, что людей для возведения укреплений, равно как и преступника, все нет и нет, что повеление его не спешат исполнить, снова нагрянул с несколькими армиями[15] к устью Меллы.

На этот раз баскак повел себя вовсе уж разнузданно: не скот хватал, а людей, детей адамовых. Перевернул со своими головорезами все вверх дном и отобрал самых здоровых, сноровистых егетов, каждый из которых, как говорится, мог бы добыть добра на тысячу алтынов.

Перегнать из края в край стадо — и то дело многотрудное, хлопотное, в пути подстерегают всякие опасности — не мор нападет, так любители брать не спрашивая. А гнать людей — похлопотней. Люди не скот, тут головы считанные. Правда, опять же по присловью, на том, что считано, веревка испытана. Веревка — вещь надежная. Рабов ли надо с места на место перевести, осужденных ли в каменоломню гнать — погонщики, чтоб спокойней было в пути, ведут их в связке. Кому только не врезалась в тело крепкая волосяная веревка, кого только не лишила воли! Веря в ее надежность, и распоясался вконец баскак Суртмак: надувшись хмельной бузы до мути в глазах и наевшись до отрыжки, пожелал, чтобы Исянгул-турэ, у которого угощался, привел ему девушку.

Исянгулу, когда надо, хитрости не занимать. Не растерялся он, услышав, чего хочет баскак, не стал перечить. Сказал, хитро улыбнувшись:

— За такой малостью дело не станет. Найдем. Для дорогого гостя все найдется.

— Знай: хан твоим усердием будет доволен, — пообещал баскак. — Заслугу не забудет.

— Хан-то не забудет — сам Суртмак-турэ бы не забыл, — сказал Исянгул, по-прежнему плутовато улыбаясь.

— Я забу-уду? — протянул баскак и пьяно захохотал. — Суртмак — да чтоб забыл! Я возвышу тебя. Ты займешь мое место. Слышишь? У меня там… в устье Зая… Словом, я поселюсь там. Великий хан назначил… назначит меня наместником. Понял? А мое место займешь ты. Для ханской службы нужны порядочные люди…

— Вряд ли столь высокая служба мне по плечу. Где уж нам! Мне бы хоть со своим родом управиться. Великому хану — да продлит аллах его дни! — послужат более достойные…

— Верно: да продлит… Здравствует наш хан — здравствует страна, и вы благоденствуете.

— Да будет так, достопочтенный Суртмак! Дай аллах долгую жизнь и тебе!..

Баскака томило нетерпение, а Исянгул тянул тянучку, дожидаясь, когда в становище утихнет шум, люди улягутся спать. Ведь что ни говори — нечистое предстояло дело.

Наконец Исянгул поднялся и перед тем, как выйти из юрты, спросил, понизив голос, будто бы по секрету:

— Какую желаешь? Помоложе или постарше? Та, которую прошлый раз приметил, годится?

— Когда, где приметил?

— Когда этого… негодяя… посадили в яму, она упала тебе в ноги, просила помиловать его.

— Ха! А с чего это она так? Кто она ему — жена, невеста?

— Да разве не все равно? Неспроста, конечно, просила. Что-то, наверно, между ними было. Но теперь-то, раз его не будет, зачем зря добру пропадать?