Крыло беркута. Книга 1 - [4]

— В чем твой грех? Ограбил кого-нибудь, подпалил яйляу?..

Егет опустил голову.

— Или попался на воровстве?

— Нет, турэ-агай, я не вор.

— Что же ты совершил?

— Убил…

— Убил человека? Кого?

— Да был там один… Баскак. Суртмаком звали…

Понравилась смелость егета или подкупило его поразительное признание — Шакман смягчил голос.

— Ну-ну, расскажи, как это случилось!

— Прости, турэ-агай, невмочь рассказывать… Скоро услышишь от других — такие вести быстро разносятся.

— Стало быть, не сегодня-завтра нападут и на твой след…

— Это верно.

— На что ж ты надеялся, направляясь к нашим кочевьям, а? Думал — у Шакмана две головы, чтобы скрыть тебя под своим подолом?

— Я не задержусь, прошусь только на ночлег.

— Место беглого — в лесу.

— Беглому везде худо. Я слышал: Шакман — турэ с доброй душой, в ней хватает тепла для всех. Поэтому направил коня сюда.

Помолчав немного, егет продолжал:

— В сон меня клонит, турэ-агай, три ночи глаз не смыкал. Без еды человек может долго продержаться, без сна — не может. Но засни-ка близ дороги, приткнувшись к пеньку там или кочке, — угодишь в руки тому, кто высматривает да вынюхивает… Я и подумал: лучше пристроиться за пазухой большого племени. Говорят, где людно — затеряться не трудно.

Слова егета, его простодушная доверчивость, открытость тронули сердце предводителя тамьянцев. Но Шакман не был бы Шакманом, если б над чувствительностью в нем не возобладала расчетливость. «Пускай день-другой отдохнет, а там видно будет, — решил он. — Егет, осмелившийся поднять руку на ханского баскака, может мне пригодиться. Таких поискать…»

— Ладно, оставайся под видом проезжего. Язык свой попридержи. Для твоей же пользы говорю. Что рассказал мне — больше никто не должен знать!

— Спасибо, Шакман-агай!

— Вот еще что: имя тебе надо сменить. Пусть ты будешь здесь… скажем, Биктимиром. Для всех на этой земле ты — Биктимир, понял? Иди…

Шакман еще раз окинул шагнувшего к выходу егета оценивающим взглядом. Широк в кости, налит силой… Иметь при себе таких крепкотелых храбрецов не лишне. Более того — необходимо. Чем больше их будет, тем лучше. Отменный воин может получиться из этого егета. И преданный хозяину, как пес. «Провинившийся раб усердней усердного» — утверждает присловье.

Заманчивы мечты и замыслы предводителя племени Тамьян. Для того чтобы они сбылись, нужны воины. Много воинов…

Когда Шакман-турэ, довольный минувшим днем, погрузился головой в мягкую подушку и предался сладостным думам о днях предстоящих, новоявленный Биктимир уже похрапывал в углу лачуги, пропахшей вареным мясом и кислым молоком. Лежал он на замызганной войлочной подстилке, подушкой послужило старое седло.

Впрочем, и на земле ирехтынцев Биктимира — будем и мы звать его так — жизнь не баловала: родом не вышел. Ни отец его, ни дед не ходили в именитых; хоть до седьмого колена предков перебери — ни одного знатного имени. Предки его не принадлежали к собственно ирехтынцам, а представляли ветвь рода кара-табынцев, присоединившегося не так давно к племени Ирехты. Большая часть рода жила теперь в услужении у племенной верхушки, выполняя самую черную работу.

Все родственники Биктимира, обитавшие прежде на табынской земле в долине Агидели[11], были искусны в звероловстве, а потому и там каждый из аймачных, родовых и племенных турэ старался подчинить их себе. Когда разросшееся племя Табын начало дробиться, возникла даже мысль поделить лучших охотников меж малыми племенами и родами, но Исянгул, глава рода кара-табынцев, сказал — как отрезал: «Дележа тут быть не может. Тимербулат и все его ближние останутся в роду, с которым кровно связаны издревле».

Вскоре Исянгул поднял свой род и увел искать новые кочевья на северо-запад, к долинам Ика и Таныпа. Но легко потерять родину, да не просто обрести вновь. Переправляясь через многочисленные притоки Агидели то туда, то обратно, теряя людей и скот в стычках с недругами, вдоволь набедовавшись, кара-табынцы в конце концов вынуждены были примкнуть к ирехтынцам. То было время усилившегося межплеменного раздора, участившихся набегов и ограблений, время, когда барымта стала для иных предводителей самой вожделенной целью. Малосильному роду, не имевшему достаточно воинов для защиты своего достояния, не оставалось ничего другого, как искать спасения под чьим-нибудь крылом.

Ирехтынцы приняли пришлый род добросердечно. Правда, это относится лишь к низам. Исянгул пытался сохранить в какой-то мере свою независимость, между ним и главой племени Асылгужой случались споры, порой нешуточные, но простолюдье ни той, ни другой стороны об этом не ведало. Не зря сказано: турэ дышат — пуговицы не слышат.

Исянгул не стронул бы свой род с места, не повел в чужие края ни с того ни с сего. Кто ж покинет искони родные земли и воды, не будь на то веской причины! Была причина. Не давали житья табынцам ногайские ханы и мурзы, не переставая свистела баскакская плеть. И возбудилось племя, как большой пчелиный рой. Старейшины двенадцати табынских родов съезжались чуть ли не ежемесячно, держали совет: как быть? Но и умудренные долгой жизнью акхакалы[12] не видели выхода. Нет, считали, средств против ханской воли, надо терпеть.