Крыло беркута. Книга 1 - [25]

У Шакмана были свои замыслы, у Булякана свои. До свершения брачной молитвы Булякан держался ласковой кошечкой, не прекословил Шакману, старался не допустить ничего такого, что могло бы вызвать у свата досаду и повредить делу. После бракосочетания сынгранский предводитель уже не поступался своим достоинством и, хотя не высокомерничал, как Шакман, однако уверенным своим видом как бы говорил: и мы не из последних. У него и в мыслях не было подчинить тамьянцев себе, но и сам он не собирался подчиняться их предводителю. Объединение он понимал как сложение сил, тесное общение и взаимопомощь равных, старался, по присловью, не ради власти, а чтобы страна стала зубастей, — могла при нужде показать зубы даже ханскому войску.

И вот когда дело пошло, казалось, на лад, нагрянула беда оттуда, откуда не ожидалась. Исчезновение Минлибики обернулось не только родительским горем. Заложенное с таким трудом основание союза дрогнуло и дало трещину, оказалось под угрозой полного разрушения. Виновен в этом коварный Байгубак. Не отомстив ему за свои обиды — и прежние, и новую — Сынгран не успокоится. Все остальное заслонила задача — дать урок Енею. Даже потные, отфыркивающиеся от пыли кони выстукивают копытами: дать урок, дать урок…

…Пока подкормили утомленных коней, выбрав полянку в уреме у Меллы, и сами освежились коротким сном, прорезался рассвет. Булякан-турэ вскочил первым, разжег костер, подвесил казанок — кипятить чай. Разбудив батыров из своих, по обычаю, рук угостил каждого кусочком оставшегося с вечера мяса. С нетерпением ждал, когда они допьют чай. Казалось ему: медлят воины, теряется время, предназначенное для возмездия. Не успел еще батыр, исполнявший обязанности ашнаксы, собрать немудреную посуду — Булякан, как всегда, негромко, но резко произнес священное слово:

— Барлас!

Батыры, словно подкинутые, бросились к коням.

Подрысили к становищу енейцев, когда солнце поднялось над горизонтом на длину копья. На яйляу продолжались утренние хлопоты. Женщины додаивали коров. У лачуг сновали старушки. Несколько пастухов щелкали кнутами, собирая стадо. Других мужчин не было видно. Неужели все еще спят?

Над яйляу прозвучал клич сынгранцев. Но никто не появился, никто не хватался за оружие — лишь женщины испуганно засуетились. Это что же? Полная беспечность? Пренебрежение к нападающим? Где их дозорные, где их воины? Почему не отвечают на вызов? Не может же Булякан воевать с женщинами! Не для этого предпринял поход. Ему нужны достойные противники, чтобы показать им свою силу и отвагу, заставить их склонить головы, встать на колени. А так хоть поворачивай обратно. Только бесчестный предводитель может опозорить свое имя нападением на беззащитных.

Булякан и рассердился, и растерялся. Выкрикивая «Барлас! Барлас!», сынгранцы объехали становище вокруг и остановились на прежнем месте.

— Эй, где ваши батыры? — крикнул Булякан. — Пусть выходят на бой! Сынгран пришел мстить!

В становище по-прежнему суетились только женщины. Из юрт выглядывали ребятишки. Выполз какой-то старик и стал разглядывать сынгранцев, приложив руку ребром ко лбу.

Булякан послал в становище одного из воинов узнать, в чем дело. Тот вернулся с известием: мужчин нет, отправились куда-то в поход. Остались одни старики, женщины и дети.

Булякан понурился, на душе было скверно. Чувствовал он себя так, будто поставили перед ним очень нужную вещь, а когда он протянул к ней руку — убрали. Потом накатил гнев, он вскинул голову и приподнялся на стременах, как бы намереваясь послать коня вперед. Может, все-таки разорить вражье гнездо? Нет! Так он проявит слабость, а не силу, добудет не славу, а позор и проклятья. Не поднимется рука справедливого турэ Булякана на женщин и детей! Но и возвратиться к себе совсем безрезультатно он не может. Надо хотя бы сообщить енейцам, почему он появился здесь.

Оставив батыров на месте, Булякан въехал в становище, подъехал к старику, что рассматривал чужаков из-под руки.

— Где моя дочь? Где Минлибика?

Старик покачал головой:

— Не знаю, улан[43], не знаю.

— Может, она в юрте Байгубака?

— Нет, там никого нет.

— Может, он продал ее?

— Наш турэ людьми не торгует…

Булякан не поверил старику. «Байгубак мог отдать ее ханскому баскаку, не привозя сюда, — подумал он. — Но скот-то пригнал, конечно. Скот, шедший за обозом, здесь!»

— А где скот? — спросил Булякан, повысив голос. — Куда дели скот, отобранный у моей дочери?

— Чужого скота вроде не пригоняли, — ответил старик и, махнув рукой в сторону пасущегося вдали стада, добавил: — Коль пригнали, должен быть там…

— Передай своему турэ: я приехал, чтобы отомстить за свою дочь и вернуть свое добро.

Сказал старик что-нибудь в ответ, нет ли — Булякан не слышал, просто слушать не стал. Вернулся к своим батырам. Он принял решение: забрать ровно столько скота, сколько пропало вместе с Минлибикой.

— Коров было десять, — уточнил он, сообщив о своем решении. — Четыре телки, два бычка, овец — двадцать, лошадей…

Сколько ушло с обозом лошадей, он почему-то не запомнил. Ему подсказали: пятнадцать.

— Да, турэ, пятнадцать. Впереди ехали верхом двое, да сзади двое — стало быть, четыре.