Крылатый лев - [37]

— Мне нужно, чтобы ты никогда туда не вернулся!

Я молча сел на влажную, пропитанную ночной росой землю, протянул озябшие руки к жарко разыгравшемуся огню. Вести ночные беседы с Колдуном совершенно не хотелось, но как прогнать от костра отвратительного типа, мне в голову не приходило.

Что же оставалось? Сделать независимый вид и справиться с колючим страхом, который, точно серый репей, прочно клеился к сердцу. Можно было разбудить друзей, но мы договорились, что я растормошу их, если приблизятся волки или смоляные шакалы. А Колдун, хоть и походил на опасного зверя, принадлежал другому племени.

— Ты делаешь вид, что не боишься меня, а сам дрожишь, как флажок на сквозняке, — удовлетворенно сказал Колдун. Я промолчал, а он вкрадчиво продолжил: — Меж тем, не зря боишься! Ведь уничтожить тебя — благое дело, ибо не должно бродить по земле тело, лишенное духа. Ты наводишь смуту, извращаешь законы мира, сбиваешь с пути добропорядочных отроков. Замыслив недобрую дорогу, ты, сам того не ведая, коварно погружаешь в туман юные души и ведешь их за собой прямиком в преисподнюю.

— Что вы несете!

— Я несу истину. Ввергая сверстников своих в греховную пучину, подталкивая ко лжи, воровству и прочим мерзостям жизни, ты завлекаешь их в ад!

Он говорил что-то еще — складно и кругло, но я не мог уловить смысла. Мне показалось, что я, мелкий, как цыпленок, нахожусь на дне гигантской корзины, а исполинский Колдун умело плетет из длинных, гибких слов, как из лозы, крутобокие стены. Мое пространство становится все теснее, темнее… И на огонь я уже смотрю сквозь узкие щели, и не хватает сил, чтобы раздвинуть, разломать прутья его тугих долгих фраз.

Ладонью я нащупал выбитые узоры на рукоятке меча, но заледеневшие пальцы отчего-то с нее соскальзывали.

— Никого я не подталкиваю и не завлекаю, — говорить было трудно, словно я находился под толщей воды. — Глупости какие.

— Ну как же — глупости? — с мягкой настойчивостью отозвался Колдун. — А что, молодой Реус не украл дракона у отца своего? Старший Реус в бешенстве рвет на себе волосы! Прочих драконов он запер на восемь замков и намеревается выстроить забор с колючей проволокой, чтобы ни у кого и мысли не возникало подобраться к его огнедышащим.

— Пряник ничего не крал! Кузя — это его дракон, а не эм Реуса. Личный.

— Личный, хотелось бы напомнить, — это заработанный. Или ты считаешь, что у твоего товарища есть деньги, чтобы купить дракона? Нет! Из-за тебя хороший юноша из состоятельной семьи стал вором и предателем, похитил ценного домашнего зверя и покинул родной дом, оставив родителей в слезах и отчаянии. А Анна-Виктория? Толковая девушка, дочь приличных родителей, выбрала мерзкий, преступный путь!

— Чем же он такой мерзкий?!

— Юная красавица должна спать на мягкой перинке и на шелковой простыне, а не на земле под вонючим крылом дракона, — вкрадчиво проговорил он. — Кто же возьмет замуж девицу, которая неизвестно какие дороги топтала, неизвестно под какими звездами дожидалась рассвета? …Но ничего, ничего. Твои товарищи домой не вернутся. На них нападут волки, шакалы или болотища, и они будут растерзаны в клочья. Погибнут мучительной смертью — по твоей вине. По твоей вине. По твоей вине…

Его слова повторялись и повторялись, впивались в уши, проникали в поры, превращались в глину. Казалось, что я и сам сотворен из плохо обожженных глиняных черепков, и они по одному разбиваются в пыль, и я рассыпаюсь с ними.

«А ведь он же прав!» — эта простая мысль нисколько не испугала меня. Действительно, если бы не я, горожане не заперли бы двери, опасаясь призрака. Пряник и Вишня остались бы дома, а не ночевали в сыром лесу, полном опасностей. Если бы меня не было, отец после маминой смерти женился бы заново, и у него подрастали другие, более умные, более крепкие, более красивые дети. А Крылатый Лев не прилетел ко мне не из-за того, что его где-то держит неведомый Повелитель. Может, и вовсе не существует никакого Повелителя! Крылатый Лев понял, наконец, что я недостоин его, гордого, мощного, величавого, вот и не появился в назначенный срок… Я всем приношу горе!

В городе поговаривали, что Колдун любого может превратить в камень. Мой отец презрительно называл это глупыми сплетнями. Но если сейчас Колдун сделает несколько пассов и я стану бесчувственной глыбой, это будет неплохо. Мне не придется больше ни о чем тревожиться. Вишня и Пряник поохают или даже поплачут, а потом заберутся на Кузю и вернутся в город к родителям.

Только отца жалко — он будет очень горевать. Но через год или два женится, ведь он еще не старик, и другой сын успокоит его сердце. А я буду черным камнем, осколком холодной скалы, а вернее всего, щебнем — мертвым, бесстрастным, бездушным…

— Мои слова проникли в тебя, юноша, — самодовольно прошелестел Колдун. — Стало быть, ты согласен, что не стоит жить дальше, чтобы не страдали дорогие тебе люди?

— Я не боюсь смерти, — сказал я и поразился тому, каким хриплым стал голос. — Делайте, что хотите.

— Наконец-то слышу верные речи… — Колдун выпрямился, и накидка за его спиной вскинулась, раздулась, как крылья, точно от ветра. Но никакого ветра не было и в помине — ровно горел костер, ни одна травинка не колыхнулась. С ледяной ясностью я осознал, что сейчас произойдет. Короткий (а может быть, длинный — кто знает?) ритуал, несколько путаных заклинаний, вспышка — и всё. Был Лион, будет галька. Или щербатый валун, какая разница?