Круговорот лжи - [52]

— Черт бы побрал этого Генри! Почему он всегда…

— Думает о том, о чем не подумали мы? Он пытается помочь. Говорит, что Армия спасения этим и занимается. Ты никогда ему не верил! Он действительно волнуется и жалеет нас. Думает, что бы чувствовал он, если бы такое случилось с кем-нибудь из его детей. И говорит, что это заставило его заново оценить ситуацию, в которой он оказался. Подумать о том, что будет, если Джойс когда-нибудь узнает об Илайне. Хотя, возможно, их роман уже сам собой подошел к концу.

— Ты хочешь сказать, что он решил поставить крест на этой связи? Потому что наш сын…

— А почему ты говоришь таким недоверчивым тоном? Да, это не просто, но на свете нет ничего простого. Генри на какое-то время остановился и оглянулся, вот и все. Вспомнил, что все на свете имеет свои последствия. Бросишь камень в пруд, пойдут круги и…

Я сказал:

— Мне очень приятно, что Генри наконец вспомнил о своей ответственности перед семьей. Надеюсь, он ничего не рассказал Джойс. Но если он считает, что между нашим разводом и исчезновением Тима есть связь, то это возмутительно. Несправедливо по отношению к тебе. Лично я такой связи не вижу. И ни в чем тебя не виню.

Она хихикнула.

— Ужасно напыщенно! Генри тоже ни в чем меня не винит. Он говорит, что душевнобольные — прошу прощения, на самом деле он назвал их невротиками — расхлебывают кашу, которую сами заварили, так же, как все нормальные люди. Именно это заставило его задуматься над кашей, которую заварил он сам. Это что, плохо?

— И ты еще упрекаешь в напыщенности меня? Нет, конечно, это неплохо. В твоем драгоценном братце мне нравится то, что он умудряется из всего извлечь выгоду для себя. Даже из несчастья других людей. Это настоящий талант, своего рода искусство. Если бы загорелся соседний дом, Генри первым делом подумал бы, что пора увеличить страховку.

— Первым делом он подумал бы о том, что нужно вызвать пожарную команду. Или спасти кошку. О, ты всегда был несправедлив к нему!

— А ты? Вспомни, как ты его называла. «Расчетливый Генри»! На любой официальный прием приезжает первым и уезжает последним, обойдет всех, поговорит с каждым нужным человеком — премьером, министром… Когда-то ты говорила, что любая посредственность поступает так, чтобы сделать карьеру.

— Генри мой брат! — выпалила Элен.

— По-твоему, это дает тебе право быть к нему жестокой?

— Нет. Я имею право критиковать его, потому что люблю. Если бы ты хоть немножко любил его, то мог бы говорить о нем что угодно. В пределах разумного. Если хочешь знать, сейчас я жалею, что обзывала его по-всякому. Генри очень добрый, внимательный и чудесно ко мне относится. Он единственный, к кому я могу обратиться за помощью. Он сделает для меня все, что в его силах, не будет цепляться к словам и не затеет дурацкую ссору… Я должна была позвонить ему, а не тебе…

Я сказал:

— Не плачь. Элен, милая, не плачь…

Но она уже положила трубку.

Я увидел Барнаби на противоположной стороне улицы; миссис Лодж (Фиона Лодж, дорогая приходящая няня средних лет), держа мальчика за руку, учила его правилам дорожного движения: посмотреть налево, потом направо, потом снова налево. Я с удовольствием наблюдал за этой картиной. Лицо мальчика напряглось; ему хотелось как можно лучше справиться с заданием, неправдоподобно огромный ранец свисал с его маленького ссутулившегося плеча, из-под нового алого блейзера торчали худые белые ножки в новых серых форменных шортах. Он поднял глаза, увидел меня, тут же споткнулся о край тротуара и беспомощно взмахнул руками. Опытная Фиона Лодж (деньги потрачены недаром!) поймала его за воротник и дернула назад как раз в тот момент, как из-за угла вылетел фургончик почтовой службы, за рулем которого сидел улыбавшийся псих. «Там видят странную картину паденья мальчика с огромной высоты…», промелькнули у меня в голове строки стихотворения Одена. Я с трудом проглотил комок в горле побежал через улицу, подбадривая Барнаби улыбкой.

Он с укором сказал:

— Папа, тебе не следовало бежать через дорогу. Это опасно.

— Папа знает, — сказала Фиона Лодж. — Но папа непослушный.

Она лукаво улыбнулась мне, обнажив неестественно ровные искусственные зубы. Я ответил на улыбку, простив няне лукавство и зубы; как-никак, она спасла мальчика.

— Да, — сказал я, — непослушный папа. Прости меня, дорогой.

Фиона Лодж промолвила:

— Он не хотел идти в школу, пока не увидит вас.

Барнаби дернул ее за руку и сказал:

— Папа называет меня дорогим, потому что любит. — А потом гордо улыбнулся мне.

Взрослые улыбаются, чтобы скрыть тревогу и страх. Или просто душевную усталость. Именно так я улыбался Клио (она сидела за столом полностью одетая и ела «мюсли» на завтрак), рассказывая ей, почему звонила Элен. Клио выразила надежду, что Элен не знает о ее «глупой выходке». Я снова заставил себя нежно и понимающе улыбнуться и ответил, что Элен могла об этом догадываться, иначе я едва ли стал бы звонить ей из автомата.

— Ты мог сказать ей, что ее плохо слышно, — совсем по-детски расстроилась Клио. Я засмеялся; казалось, это слегка успокоило ее. Она сдвинула очки на кончик носа и улыбнулась, все еще с трудом, но чуть более естественно. — Наверно, я просто почувствовала угрозу, — сказала Клио. — Элен сильнее меня. Дело не в ее красоте; с этим я справилась бы. Но она несчастна, и в этом заключается ее преимущество.