Кругосветное путешествие короля Соболя - [45]

Правитель при знакомстве с нами тоже проявил любопытство. Он велел мне доставить к его двору четырех моих товарищей, дабы составить себе представление о различных физических типах нашей расы. Все четверо показались ему людьми настолько крупными, что он велел художнику написать их портрет, а также снять с них размеры. Затем он пригласил нас погостить у него и предоставил комнаты, отличавшиеся редкой чистотой. Успокоившись относительно его намерений и видя, что он не замышляет нас убить, я попросил милостивого позволения экипажу маленькими группами осмотреть окрестности. Я надеялся, что изголодавшиеся мужчины поведут себя достаточно благоразумно и не начнут в столь цивилизованной стране охоту на женщин, которая навлекла бы на нас самые страшные кары. Они и сами понимали это и вели себя благопристойно.

Я также сообщил правителю, что у меня есть подруга, и он послал за ней. Афанасия явилась в мужском костюме и была очень смущена. Вельможа выразил удивление. Я объяснил, что мы отбывали в большой спешке и Афанасия порвала свою одежду. Он немедленно препоручил ее своим женщинам, и она вернулась, одетая в восхитительное платье из алого шелка с широким белым муаровым поясом и чем-то вроде тапочек на деревянной подошве вместо туфель.

Увидев ее, я испытал необычайное волнение, и тем же вечером на ложе из плетеной соломы мы будто заново открыли для себя формы удовлетворения желания. До того мы знали лишь краткие моменты близости в неудобных условиях, поначалу тайные, затем, во время плаванья и высадок в диких местах, больше похожие на спаривание животных, лишенные изыска и поэзии. В загадочной и внушающей страх Японии нежность шелка, аромат цветов, впитавшийся после ванны в нашу кожу и волосы, изысканный свет бесконечных летних сумерек, просачивающийся сквозь бумажные перегородки, — все слилось, чтобы замедлить наши движения, возбудить желания и с восторгом отдаться им, испытывая неведомое прежде наслаждение.

Дни во дворце казались нам исполненными неги. Невероятно разнообразные трапезы дарили нам небывалые вкусовые ощущения. Правитель приглашал нас после полудня в сад на долгие беседы за чаем и фруктами. Он хотел все узнать о нас и наших странах. Расспрашивал и о моей вере. Вспомнив уроки Башле относительно естественной религии^[29], я ограничился рассказом о том, что у нас одни и те же боги, поскольку они создали все сущее, они склоняют нас творить добро и в конце времен выносят суждение о нашей жизни. Такова была аргументация иезуитов, но, в отличие от святых отцов, я пользовался ею не для того, чтобы убедить японца, будто его бог и есть мой бог, и заставить его признать, что он, сам того не сознавая, верит в Иисуса Христа. Напротив, моей целью было показать, что, какую бы форму ни принимала наша набожность, мы, иностранцы, невольно поклоняемся богу японцев. Казалось, он был этим удовлетворен.

Когда я спросил его, какой религии придерживаются голландцы, чтобы понять, каким образом представители этой нации сумели не подпасть под общий для всех христиан приговор, он ответил, что их религией является торговля. «У купцов, — сказал он мне, — нет иного бога, кроме денег». Я нашел его ответ весьма точным. Вскоре я им воспользовался, чтобы вписаться именно в эту категорию, и сообщил ему о своем намерении установить с Японией торговые связи. Он вызвал правителей своей области — в сущности, своих вассалов, — чтобы обсудить мое предложение. К моему большому удивлению, они его одобрили. Я заявил, что собираюсь вернуться через год-два. Я приведу корабль с разными товарами, которые могут прийтись им по вкусу, с тем чтобы обменять их на шелка и фарфор. Они с этим планом согласились, и правитель выдал мне письмо-патент, которое позволило бы признать меня по возвращении. Единственным условием было, чтобы мы воздерживались от обсуждения религиозных вопросов и никоим образом не предлагали японцам перейти в нашу веру.

Двор правителя, безусловно, был самым приятным местом из всех, где нам приходилось обретаться после освобождения. Однако и речи не было о том, чтобы нам здесь остаться. Нас готовы были терпеть лишь ограниченное время, и все наши перемещения строго отслеживались.

Остановка в Японии возымела самый благоприятный эффект: пребывание на безлюдных островах отныне представлялось всем куда менее желанным, ибо лишено было той изысканности, которую может дать только жизнь в обществе. А потому мои спутники без труда согласились не возвращаться на плодородные острова, где вначале хотели обосноваться, а направиться на юг, к Китаю.

Японцы погрузили на корабль припасы и тысячи приятных подарков. Мы принесли в дар хозяевам бобровые, соболиные и куньи шкуры, которые, похоже, им очень нравились. И в августовскую жару мы имели счастье выйти в море — отдохнувшие, сытые и довольные.

* * *

Становилось все жарче и жарче. Не имея иной тени, кроме как от парусов, растянутых у подножия мачт, мы целыми днями пеклись под лучами солнца, палящего с восхода до заката. Афанасия убрала свои японские одежды в сундук и вернулась к мужскому костюму. Каким бы легким он ни был, в нем все равно было слишком жарко, и она большую часть времени проводила обнаженной в каюте, за чтением или дремотой, прислонившись к переплету открытых окон. Ветер надувал паруса; изумительно бирюзовое море почти всегда было спокойным. За нами следовали бакланы, потому что в этих местах мы перемещались от острова к острову, никогда не отдаляясь от земли.