Облачный хребет обходим стороной. Высота — пять с половиной тысяч. Надеваем кислородные маски. Мороз — минус тридцать.
После обледенения в Баренцевом море нам с Байдуковым не хочется лезть в облака. Но они встают перед нами неприступной стеной.
Самолёт отказывается карабкаться выше. Разворачиваемся и идём обратно к полюсу, зря расходуя горючее.
На высоте пять семьсот пробиваем отдельные вершины облаков. И тут обнаруживаем, что у нас начинают быстро убывать запасы кислорода. Байдуков, хотя и в кислородной маске, однако скоро устаёт. Летим вслепую.
Начинается штормовая болтанка. Егор с трудом удерживает машину. Так проходит час. Становится очевидным, что лететь дальше на этой высоте невозможно. Лёд, белый, похожий на фарфор, толщиной в палец, покрыл выступающие части самолёта. «Фарфоровое» обледенение самое страшное. Даже на солнце этот лёд оттаивает по шестнадцати часов.
Чтобы скорее проскочить облака, мы почти пикируем две с лишним тысячи метров. Снова удары и тряска. Стёкла пилотской кабины заледенели. Отодвинув шторку бокового отверстия кабины, Байдуков стал срубать финкой лёд. И тут вдруг обнаружилось, что из мотора выбрасывает воду. Этого ещё не хватало!..
Мотору, как известно, совсем не полагается выплёскивать воду из расширительного бачка, и особенно над полюсом Неприступности.
Вскоре выяснилось, что воды в расширительном бачке больше нет. Поплавок совсем скрылся. Стали качать насосом. Вода не забирается. Что делать? Вот она подошла, настоящая беда!.. Где взять воды?.. Бросаемся к запасному баку — там лёд. К питьевой — в резиновом мешке лёд... Беляков ножом распарывает резину: под ледяной коркой булькает вода. Скорей её в бак! Мало. В термосах чай с лимоном. Сливаем туда же! Кое-как насос заработал! Показался поплавок. Егор постепенно увеличивает число оборотов. Трубопровод отогрелся. Снова пошли на высоты...
Три часа с лишним потеряли на циклон. Наконец засияло солнце. Я сел за штурвал. Байдук и Саша набросились на промёрзшие яблоки и апельсины. Я довольствовался трубкой.
Пытаемся связаться по радио с землёй. Но в антенне почему-то малая отдача. Приёмники работают, но не слышно ни одной радиостанции. Думали сперва, что неладно с лампами. Беляков сменил все лампы на запасные. Отдачи нет. И лишь к вечеру был обнаружен незаметный при внешнем осмотре обрыв в проводнике, идущем от антенной катушки к радиостанции.
И вот мы подошли к Канаде. Устали все до невозможности. Но впереди нас ожидали ещё большие трудности. Крепимся изо всех сил.
Прошли Большое Медвежье озеро. Все многочисленные проливы Канады сплошь затянуты льдом. Я за штурвалом. Погода ясная. Егор несёт вахту штурмана.
Земля по-прежнему не отвечает. Подошла пора сменяться, а тут и погода снова ухудшилась. Снова циклон. Пошли в обход, к Тихому океану. Ничего не поделаешь! Идти напрямик — значит обледенеть. И кислороду маловато. Кроме того, в облаках можно врезаться в Кордильеры. Оставалось повернуть к океану. Это был наш запасный ход.
Летим на запад. Там чуть виднеется полоска неба. На юг не рискуем. Циклон разгулялся не на шутку. Из мотора по-прежнему выбрасывает воду. Добавляем из резервного бачка. Байдуков кричит: «Давай воды!..» Вода в резиновом мешке совсем замёрзла. Кое-как разными способами на время утоляем жажду мотора.
Егор заметно побледнел. Просит смены. У штурвала меняемся каждый час. Он сразу бросается к кислородной маске.
Наступает утро двадцатого июня. Иссяк кислород.
Байдуков знаками требует карту. Саша ползёт к нему на четвереньках, но силы изменяют, в полуобмороке он ложится на масляный бак. У меня из носа хлещет кровь. Сидеть невозможно. Нечем дышать. Стало колоть сердце. Пульс как колокол.
Байдуков начинает пробивать облака, он ведёт машину на снижение. Из облаков вынырнули на высоте четырёх тысяч метров. Внизу — второй слой, в просветах чернеет вода.
Беляков посылает радиограмму о том, что пересекли Скалистые горы.
Моя вахта. Сажусь за штурвал. Беспокоимся, какая погода ожидает нас впереди, когда мы выйдем на побережье.
Самолёт летит вдоль берега. Ночь. В кабине горит свет. Опять появились облака. Зажгли бортовые огни. Снова слепой полёт. Вахта Егора. Опять набираем высоту. За бортом ледяная крупа. Темно. Хочется пить. Байдуков тоже просит. Но воды нет...
Наконец горизонт розовеет. Погасли звёзды. Слева заблестели огоньки какого-то города.
Внизу река. Мы в полёте уже шестьдесят два часа! Идёт дождь. В расходном баке бензин кончается. Надо садиться. Мчимся над самой землёй. Узкий аэродром. Никаких опознавательных знаков. Но мы заходим на посадку. Глубокий вираж. Садимся. Мы в Америке!..
Чкалов зажигает потухшую папиросу и устало смотрит в пол. Потом задумчиво добавляет:
— Пройдут годы, и полёт на полюс, возможно, будет увеселительной прогулкой. Но пусть потомки знают, что в наше время это было не просто...
Мы мёрзли, обледеневали, падали в обмороки от кислородного голодания. У нас выходили из строя важнейшие приборы и механизмы. Мы седели в несколько страшных мгновений. Но никакие препятствия не смогли сбить нас с пути...
Поезд подходит к Смоленску, на перроне толпа железнодорожников, школьников, женщин, военных.
