Кровавый источник - [53]

— Прямо как в анекдоте про Абрама! — захохотал банкир и тут же рассказал: — У Абрама спросили: «Где ты берешь деньги?» — «В тумбочке». — «А кто кладет в тумбочку?» — «Жена». — «А где жена берет деньги?» — «Я даю». — «Так где же ты деньги берешь?!» — «В тумбочке…»

— Вы будете смеяться еще больше, если окажетесь первым в списке кредиторов! Сколько он вам должен без процентов?

— Пятнадцать тысяч.

— Получите их через месяц. И еще пятнадцать с десяти, которые дадите ему сейчас.

После этого наступила мертвая тишина.

— А что? — решился вдруг банкир, подсчитав все в своей компьютерной башке. — Это меня устраивает!

Устроило и всех остальных.

Когда они остались втроем, Мишкольц подумал: «Вот для чего я здесь. Чтобы поговорить со мной в семейной обстановке».

Соколов долго не мог начать, краснел, ерзал на стуле, а было ясно, что по сценарию его выход первый.

— Володя, — почти по-отечески обратился он, — мы долго терпели… Думали, что ты сам догадаешься… Но дальше так продолжаться не может. В конце концов, это несправедливо! — На последнем слове он как-то неприлично взвизгнул.

— О чем ты? — не понял Мишкольц.

— Как ты не понимаешь, мы ведь все в одной связке… И ты, прости меня, все-таки не босс… — пытался разъяснить Соколов, но только больше запутывался.

— Пора подбить бабки! — в трех словах выразил все Шалун.

Володя сразу же сделался непроницаемым, его глаза сузились, губы поджались.

— Ты про какие бабки, Виталик?

— Круче ведь ты платил? — Буденновские усы поползли вверх, что означало улыбку. — Почему мне не платишь?

— Все платят, Володечка! — ехидно подтвердил Соколов, обтирая шею носовым платком. От него, как и тогда, воняло потом.

— С девяносто второго года ты много задолжал, но я готов тебе скостить. Так и быть… по старой дружбе.

Ему явно дарали понять, что произошла рокировка. Без его ведома. И он теперь опять, как и три года назад, рядовой член организации, потому что в организации появилась новая сила — Соколов. И в союзе с Шалуном они вполне могут ему противостоять. Он же не захотел в свое время стать боссом, а пора компромисса кончилась.

— Я заплатил за мир. Этого недостаточно?

— А мы тебя просили это делать?! — взвизгнул Соколов.

— Ты позоришь нас перед всем городом, — до сих пор платишь дань Стару! — Шалун в гневе напоминал шарж на мифического одноглазого Циклопа.

— Хорошо. Я не буду позорить вас перед всем городом. Завтра же откажу Стару. И что будет?

Они задумались. Мишкольц терпеливо ждал. Они понимали, что, пожалуй, перегнули палку, но сказанного не вернешь.

— Никто не просит тебя сделать это завтра, — прокомментировал собственную беспомощность Шалун. — Но нельзя же состоять в организации и не платить?

— Это дезорганизует остальных, — подхватил Соколов.

— Значит, я должен платить и вам, и Стару? Очень заманчивое предложение! — усмехнулся Мишкольц. — И, главное, выгодное. Но не для меня. А я прежде всего бизнесмен. И благотворительностью занимаюсь по собственному желанию, а не по принуждению. Да, было время, когда я делился с Кручей. Теперь делюсь со Старом, чтобы тебя, — он указал пальцем на Соколова, — потный, вонючий тюфяк, не продырявили! — Он перевел палец на Шалуна. — Чтобы твою престарелую мать, которая, кстати, живет в том же районе, где жили старики Потаповы, не навестили поутру в спальне молодцы с автоматами! И после этого вы предъявляете мне новый счет? По какому праву? Разве не ты, Витя… — Он вновь расстреливал указательным пальцем поочередно Соколова и Шалуна. — Валялся у меня в ногах, боялся за свою шкуру? И тогда тебе было наплевать на организацию! Разве ты, Виталик, сидел бы сейчас в этом зале и в этом кресле, если бы я не протянул тебе руку? И я не побрезговал, хотя руки твои запачканы кровью прежнего босса! Кручинин как-то обозвал тебя щенком. Щенок и есть! Неблагодарный и беспамятный! — На этих словах он поднялся и направился к выходу.

— Все это только высокие слова! — крикнул ему в спину Соколов.

Он беспрепятственно спустился вниз, к своей машине. «Не успели подготовиться к такому повороту?» — спрашивал он себя. На всякий случай, не садясь, включил зажигание, а сам забежал за угол здания. Сунул в рот мятную конфету. Минут пять он работал челюстями, поедая одну конфету за другой, — они давно заменили ему сигареты. Потом вдруг смачно выругался вслух, добавил:

— Да они ведь трусы! Чего я здесь стою? — и быстрым шагом вернулся к машине. Машина не взорвалась.

С тех пор его больше не беспокоили. Все осталось на своих местах, но в предчувствии великого раздрая.

Организацией теперь безраздельно правит Шалун. И за советами обращается не к Володе, а к Соколову. Мишкольц же находится в непонятной ко всем оппозиции. Это не может продолжаться долго.

Владимир Евгеньевич откинул плед. «Все равно не усну! — Сел, зажал в ладонях распухшую голову. — Какие трусы! Даже войну открыто вести боятся!» Прошелся по кабинету. Приоткрыл дверь и крикнул:

— Колька! Я проснулся!

10

Москва

1996 год, весна

Женя Истомин, детский поэт, оказался солидным мужчиной средних лет, с внушительной седой бородой и глазами мудреца.

Он охотно приютил у себя Балуева. Расторопная молодая жена напекла блинов и угостила вишневым вареньем собственного изготовления.