Кровь боярина Кучки - [6]

Род озарённо воскликнул:

- Разрыв-трава!

И тут же в голову пришло, что нынче необычная планощь. Это полночь в канун Ивана Купалы. И оба они так счастливо попали на заветное место! Прежде тысячу раз этой поляной ходил. Посветлу и потемну. В голову не могло прийти, что вон в том дальнем углу, в подвязье… как раз и может быть… Он ринулся на розовый цвет, срывая рубаху на бегу, оставляя по пути долгари, чтобы взять волшебную разрыв-траву босым и полунагим, иначе в руки не дастся.

Улита камешком из пращи пролетела мимо, тоже без рубашки и босиком.

Оба, прянув на землю, упоительно запустили пальцы в призрачное растение. А трава-прыгун, травка - не-тронь-меня так и норовила ускользнуть из-под рук.

- Скорей, скорей! - зашептала девушка. - Разрыв-трава держит цвет не долее, чем успеешь «Отче наш», «Богородицу» и «Верую» прочитать.

Род не слышал об «Отче наш», «Богородице» и «Верую», но спешил, тоже зная о краткой жизни сказочного цветка.

Цвет погас внезапно. Счастливцы успели! Улита стояла, сладостно прижимая свежее зелье к обнажённой груди, сама как молочно-восковой цветок. Род смущённо отводил от неё глаза, бережно держа в ладони колкую травку.

- Замки и запоры от разрыв-травы распадаются, клады даются, - возбуждённо шептала Улита.

- Если в кузницу её бросить, кузнец не сможет работать, - припомнил Род.

Соединив свою добычу, укутав её в лепест с Улитиной головы, оба оделись и перевели дух.

- Дальше нас ждёт непутьма[20], - вздохнул Род. - Понесу тебя в заболотье. Я нитечку знаю. Буду твоим ношатаем…

- Ты сильный, - доверчиво вымолвила Улита. - Нынче испытала, какой ты сильный.

- Букал называет богатырём, - не утерпев, похвалился Род.

- Кто такой Букал?

- Там увидишь…

Уже привычно он подхватил на руки свою найдёну и погрузил непромокаемые долгари в густую на вид, страшную темной неподвижностью воду.

Болото встретило их лягушачьим полногласием. Чем дальше, тем становилось тише. Только пузыри взбулькивали то там, то сям, словно болотная утроба дышала, почмокивая во сне многочисленными губами.

- Род, мне страшно, - прижалась к его груди Улита.

- Ничего. Ты доверься. Я нитечку знаю.

Двигался он неспоро, хотя уверенно. Впереди, на востоке, нимб над макушкой бога Ярила стал наливаться огнём.

- А вдруг все это нам померещилось? - закрыла глаза Улита.

- Что померещилось?

- Разрыв-трава, розовый цвет…

Род не ответил. Он видел перед собой край болота, подступившего к подберезью, и согбенную длинную фигуру Букала, опершегося о суковатый посох.

- Идёт детинец, несёт гостинец, - гулко сказал старик.

3

Миг только глянули друг на друга Улита и старик - сплошь в морщинах. Улита - с насторожённостью волчонка, исподлобья, старик - с беркутовой цепкостью. У неё коса соломенная полурасплелась, у него - седые космы на глазах и на плечах. Улита молча уронила голову на грудь. Старик вскинул кулаки к лицу, глухо произнёс:

- Принёс голубу на свою погубу!

Отвернулся, зашагал первый. И, как бы подчёркивая страшные слова, заходил на нём длинный, вздувшийся на спине емурлак малинового сукна, обычно защищающий от дождя, а нынче, в ведреный день, видимо, служивший вторую службу: в этой одежде волхв совершал жертвоприношения. Род понял: моление было о нём, чтобы возвратился живым, невредимым.

Улита нехорошо покрутила пальцем у виска и спросила:

- Кто это?

Род вздохнул:

- Это и есть Букал.

Молча шли они за малиновым пятном, колеблющемся в серебре рассвета. Роду хотелось рассказать об испытанной Букаловой прозорливости, да не вовремя показалось заводить речь об этом.

А вот и лесная росчисть, Букалово новцо[21]. А посреди него - келья, сложенная из пластья[22]. Дверь распахнута. Чернота внутри. А из дверного верха вьющимся чубом - седой дым.

- Богомил Соловей затопил очаг, - пояснил Род своей спутнице.

Когда входил в избу, поддыменье[23] уже прошло. Огонь ярко пылал, освещая убогую обстановку - полати, скоблёный стол, лавки, поставцы для посуды.

- Дышать трудно, горло жжёт, - пожаловалась Улита.

- Не претерпев дымной горечи, тепла не увидишь, - откликнулся Букал.

У очага стоял маленький кряжистый человечек, весь лысый, лишь от висков седая каёмка. В правой руке он держал кочергу, левой сжимал клинышек бороды. Чёрное полукафтанье и блестящие сапоги выглядели щегольски в лесной глухомани. Впившись в Улиту щёлками глаз, он повёл рукой в красный угол:

- Милости просим, Улита Стефановна!

- Откуда ты меня знаешь? - отшатнулась девушка. - Я тебя не знаю.

Ведалец засмеялся заливистым певческим тенором.

- Мы для тебя - дресва[24] дорожная, а ты для нас - гостья именитая, сама боярышня Куцковна!

Он говорил как истый новгородец: вместо «ч» произносил «ц» и наоборот. Его выговор, видимо, развеселил Улиту.

- А, так ты в Красных сёлах бывал! - засмеялась она. - А я подумала, вправду ведалец… Должно быть, купец?

- Новгорочкий купеч Богомил Соловей, - гордо назвался обладатель приятного тенора. - Только в Красных сёлах отродясь не бывал. В Тьмутаракани бывал, в половечкую Шарукань попадал, даже в Цудь Заволочку меня заносило. А вот в Куцкове быть не сподобился. Хотел было мимо проехать…

- Ты, Соловей, гостью баснями не корми, - резко перебил хлопочущий у стола Букал. - Она как из дому сбежала, ещё крошки не держала во рту.