Кровь боярина Кучки - [202]

- Кучковичи!.. Алыры!.. Наалырничались!..

Род вспомнил: от кого-то слышал, что у Якима было много сел по реке Клязьме, подаренных Андреем Гюргичем в прибавок к владениям Кучковича на берегах Мостквы. Не оттого ль Яким склонял хозяина покинуть Киев ради Суздальской земли? На новом месте щедрые дары - в посулах, на старом месте они в руках, бросать их неразумно. Теперь к чему все скопленное, выпрошенное, выкраденное? Неосязаемо, как сладкое воспоминание, которое вот-вот погаснет… Чужды и неуместны были эти мысли. Род их отогнал.

Телега остановилась на берегу озера среди других телег с повязанными обречёнными. Род увидал Якима, Петра, Анбала и ещё каких-то незнакомцев. Моизича среди них не было. Ефрем Моизич не был привезён. Удачно скрылся? Помилован? Скорей всего, удачно скрылся.

Толпа не прекращала напирать на кметей. Связанных взводили на помост, ставили рядом. Петра, Якима и Анбала держали под руки. Запытанные не могли стоять.

Пока читались вины, Род искал глазами Якуна Короба. Вон он, склонился над носилками. А на носилках, должно быть, князь. Ни разу не доводилось Роду видеть Михалку Гюргича. И теперь не попытался разглядеть лица больного князя. Тот быстро шевелил губами, взмахивал руками, видать, спешил. В небе ни облачка, солнце - ласковей некуда, а воздух будто вздрагивал от страшного дыханья близкой грозы. Где рати Ярополка и Мстислава Ростиславичей? Сколько им поприщ до стольного Владимира?

Князь через Якуна подал знак. Первым к плахе подвели Петра. Он не издал ни звука, тупо, по-гусиному вытянул голову, и… тупой стук топора! Анбал кричал на непонятном языке. И тут же только что кричавшая его личина неладно покатилась по помосту, бритая, круглая, зрачки навыкате…

Род не видал дальнейших казней. Якима и его повели к берегу. Здесь на катках высились два короба из свежего дубового пластья. Кат подошёл к казнимым и деловито предложил:

- Проститесь…

Изуродованный пыткой лик Якима смутил Рода.

- Прости, Яким, - склонил он голову.

Из беззубого разорванного рта вместо «прости» вырвалось нечто несуразное:

- Ба-а-а-теч, жделай што-нибуч!

Что бывший ведалец мог сделать?

Якима посадили в короб первым.

- Пусть озеро Пловучее покоит грешников, - донёсся ясный голос из толпы.

Род попросил соизволения омыть лицо. Кат не ответил. Когда сажали в короб, Род не оглянулся на толпу, на низкое большое солнце, на утлый мир с берёзовым леском по окоёму. Едва освободили руки, крышка опустилась. Шипы вошли в пазы под обухами топоров. Опять темно. Не как в подземном склепе: в досках - щели. Запах свежей древесины, будто на Букаловом новце… Раздался всплеск… И домовина, неудачно спущенная, поплыла вверх дном. Едва смог перевернуться. Первая мысль - о казни голодом в плавучем коробе. Вторая - о казни утоплением: вода сквозь щели крышки быстро наполняла домовину…

Род тщательно отмылся от налипшей грязи. Нет, не освежился: слишком летняя озёрная вода тепла. Да и застарелая усталость нерастворима в теле. И не улечься, как в гробу: коротко! Только сидеть, притом чуть согнув ноги, макушкой упираясь в доску.

Берег, покрытый злорадной местью, все дальше уходил от слуха. Вот уж не слышно шума, только вода урчит, как кошка над опекаемым котёнком. Навечно убаюкает подкидыша великое лесное озерище!

А вода заметно прибывала… Когда не только стало тихо, но и темно (видимо, время - повечер), Род сидел уже по грудь в воде. А вскоре и по подбородок… Вот зыбкая поверхность пресной влаги соприкоснулась с нижнею губой… Тут не помрёшь от жажды, не Сурожское море, пей хоть все озеро!

Род вспомнил заповедь Букала, последнюю, одну из самых прежде непонятных: «Не разевай рта в воде!» Какой в ней смысл? И так, и этак судьба обрекла смерти. А надо умереть не абы как. Букал велит предаться смерти попригожу…

И смертник крепко сжал уста. Услышал из груди толчки. Грудь требовала продолжать дышать. Однако он не подчинился, с каменной стойкостью воспринял возбуянье плоти. Вода закрыла ноздри. Он пальцами сдавил их. Другой рукой зажал уста. И волновался лишь о том, что в неподвластный миг, когда ум помрачится, руки опустятся, открыв проход воде, и тело его примет вид ужасного утопленника-посинильца.

Он бился в поединке с собственной жизнью…

Ум не помрачился. Напротив, все стало ясным. Дубовую темницу уничтожил солнечный свет. Казнённый плыл без домовины, не в озере, а в небе. Озеро осталось далеко внизу, баюкая два короба. И ещё дальше, на заносчивом высоком берегу, - людный град с двумя переспами, с палишными и костровыми окрепами. Ой, что народу-то там скучилось! С внешней стороны ростовцы с суздальцами оточали крепость, подступали к стенам с передвижными вежами, делали примет… С внутренней же стороны, со стен, владимирцы встречали осаждавших кипятком, смолой, жестоко отравляя мир гарью, руганью, зловонием… Должно быть, все это внизу тянулось долго, всем стало невизмогу. Вверху иная мера времени. Род удивился, как быстро суета утихла. Нападавшие вдруг расступились. Из растворенных врат меж ними на носилках понесли князя Михалку. Он вынужден уйти. Что ожидает не устоявший под натиском соседей стольный град? Закрепятся ли в нем Ростиславичи? Возвратится ли сюда Михалка? А уж плывёт добро владимирцев в Рязань. От одолетелей, от Ярополка со Мстиславом к их вспоможеннику Глебу Рязанскому. От благодарных сыновцов к алчному стрыю…