Кровь боярина Кучки - [179]

- Не чаял видеть тебя, живого и невредимого! - охал и ахал он.

- Друг мой единственный, не ушедший из жизни! - расчувствовался Родислав.

- Мы ещё поживём теперь! - воспрянул душой Первуха.

Стол был обильный. Хозяин жилища, рябой молчун прозвищем Митка, постарался на славу.

Под рассказы бывальца, повидавшего чуждый мир, зелено вино лилось незаметно. Когда общей стала беседа, говорили уже кто в лес, а кто по дрова.

- Как услышала заклича, верчу головой: вдруг десятский[489] неподалёку. Схватит Зыбату, потом тебя - и прощай жизнь! - буйно раскраснелась Мякуша.

- Четыре гривны - кадь ржи! - не слышал её Первуха. - Хлеб - две ногаты! Мёд - десять кун пуд! А все из-за самовластца Андрея Гюргича: опустошил волость, перерезал торговые узы с Суздалем… До сих пор не оправимся!

Зыбата тем временем внушал Роду высшие мысли о новгородской душе, новгородской чести. Доказывал, якобы новгородцы не охотники разглагольствовать. Даже не договаривают своих речей. Без того понимают друг друга. Дело служит окончанием речи.

- Наша рець кратка, да сильна! - кричал он.

А вот речи кыян, по его утверждению, велеречивые, образные. Куда до них суздальцам! Молвят сухо, да не сильно. А если многоглаголиво, так не образно.

Зыбата вскочил на лавку, взмахнул руками, чтобы наглядно показать риторский талант новгородца. Его так при этом качнуло, будто на ушкуе в трёхбалльный шторм. Однако же устоял Нерядец. Первуха от восхищения поплескал в ладони:

- Новгородец хоть пьян, а все же на ногах держится!

Изголодавшийся по всему родному, скиталец впитывал всеми порами целебность дружелюбной встречи. Все-таки ночи месяца иуня так коротки!

Поутру он проводил друзей к пристани, навсегда простился с каждым из них. Потом забылся в маятных хлопотах: покупал шестерню с колымагой, грузил коробья, сбережённые варягом Ермилой… И вот уж возатай затянул песню на торной дороге в хлебный Торжок. Далее - Тверь, Москва, наконец, Владимир… С тяжким чувством потери покинул последний из Жилотугов родину предков, стены Господина Великого Новгорода.

2

На становищах приходилось менять коней. Ямские комонники требовали доплаты. Отряды вольных охранышей, ожидавшие богатых спутников, бессовестно завышали цену. В особенности от Твери, где леса вплотную подступали к дороге, приходилось раскошеливаться, как ограбленному. А бродники прозевали поживу. Самые что ни есть разбойные повороты в коварном Волковском лесу удалось миновать в целости и сохранности. Обладатель дорогих коробьев даже сумел заснуть, утомлённый дурными предчувствиями. И не внезапная остановка разбудила его, не надрывное пёсье хамканье, а неочёсливые толчки возатая.

- Москва, господин, Москва!

Неужели седмица пути в конце-то концов позади?

- Куда ты меня привёз?

- На Кучково поле. В наилучшее становище, - захлёбывался от усердия расторопный возатай. - Называется «У Вятчанина».

- У какого вятчанина? - сонно бормотал Род, вылезая из колымаги.

- Какого-никакого, а знаменитого, - вводил возатай запалённую шестерню в гостеприимно распахнутые ворота. Потом, приближась к своему седоку, истиха сообщил: - Сказывают, вдавни бродником был, а теперь - фффу-у-у! - самого хоть грабь!

Он повёл Рода по оперённому гульбищу через сени по переходам, сам ключом отворил одрину.

- Будто ты здесь на службе, - удивился усталый странник.

- Все договорено. Вот твой ключ, боярин. Сейчас распрягу коней, остужу их, прогуляю немного водком, потом коробья к тебе подыму. Я мигом!

- Как тебя зовут? - спросил Род.

- Силка. Прозвищем Держикрай.

- Оставайся мне служить, Силка Держикрай. Вижу, ты парень - во! - Род выставил большой палец.

- Благодарствую на приятном слове, - расцвёл ликом свежеобретённый слуга, - Отчего ж одинокому сироте не угодить твоей милости? Будь за меня покоен.

Силка убежал. Род разоблачился, сел на лавку, возмечтав о вечерней трапезе… Словно по заказу, в дверь тихонько заскреблись.

Вошёл лысый сгорбленный старик, обритый, как торчин, поклонился в пояс. «У Вятчанина», - вспомнил Род название гостиного двора.

- Полюбилась ли тебе, господин, сия одрина? Не прикажешь ли чего?

- Чем покормишь на сей раз, Шишонка? - не сдержал улыбки Род. - Сызнова ветряной рыбой да чёрствым квасом?

- Госссподи! - всплеснул руками Вятчанин. - Кого Бог послал! Родиславушка! Найдён! Не признал бы ни за что…

- Сколько же тебе лет, Шишонка? - всматривался в старика Род.

- А, со счёту сбился, - отмахнулся тот. - Хожу, вижу, слышу, и ладно… Вот сейчас велю попотчевать дружка. Совсем уж ты спал с лица, вечный странничек! Где тебя носило? - Он привстал на цыпочках, приблизил запавший рот к уху гостя: - Слух дошёл, что обоих наших Федюняев Бог прибрал. Ведомо ли тебе?

При напоминании о двух Фёдора Род склонил главу.

- Оба, и Озяблый, и Дурной, почитай на моих глазах сгибли. После все поведаю потонку и о них, и о себе.

- После, после, - замахал руками Шишонка. - Будет у нас время. Поживёшь под моим крылышком…

Род вздохнул:

- Не заживусь я у тебя. Нынешней же ночью отправляюсь во Владимир. Надобно не мешкая Кучковича увидеть и…

- И-и-и-и не говори! - лукаво погрозил Шишонка. - Помню, помню, как вы с Фёдором Дурным… на Боровицкий холм… к Кучковне… Ох, воды-то утекло! - Вятчанин запохаживал