Кровь боярина Кучки - [166]

- По какой реке нас везут? - обратился к поникшему Род.

- Река Тана[430], - откликнулся Чекман. - Гречники называют Танаис.

Пустынный берег то поднимался из-за оперённого[431] борта, то исчезал за ним. И шелепуги[432] в руках надсмотрщиков то вздымались, то опускались на спины нерадивых гребцов. Хорошо, что Чекмана с Родом не приковали к вёслам.

- Доселешней жизни теперь не вернёшь, - совсем упал духом берендей.

- Тьма разделения нашего! - вздохнул Род, кляня княжеские усобицы, что всему виной.

Вдруг он заметил: берег исчез. Чуть подвытянулся на коленях, получил по лопатке шелепугой, зато выяснил: и другой берег куда-то запропастился.

- Что за притча? - выдохнул Род, никогда не видавший моря. - Берегов нет. Кругом вода!

- В Сурожское море вошли, - объяснил Чекман, - Минуем его, и до невольничьих рынков - подать рукой. Лучше смерть, чем неволя!

- Меня одного от неволи избавил ты. Двоих нас избавить некому, - заключил Род.

Чекман его не расслышал. Казалось, гудел сам воздух. Теперь под ними был шум не реки, а моря.

- Зазыбалось[433] море! - обратил за борт внимание друга Чекман. - Гляди, дорогой, зазыбалось!

Надсмотрщики подняли паруса, велели убирать весла. Умелые моряки эти кыпчаки-надсмотрщики, многажды доставляли они полон до невольничьих рынков.

Чело друга вплотную приблизилось. Морской шум уступил место жаркому Чекманову шёпоту:

- Три вещи я зашиваю в платье перед походом - иглу, то-о-о-онкую пилку и сухую изюмину с ядом. Из них мне пригодится теперь разве что сухая изюмина.

Род ответил не сразу.

- Слушай-ка, слушай, - начал он шептать. - С сухой изюминой обожди. Извлеки сначала нилу.

- Ха! - отхаркнул и сплюнул густую слюну Чекман, - Я говорю, пилка то-о-о-онкая, тонкая! Ею оков не распилишь.

- А ежели слегка подпилить замок? - вслух раздумывал Род. - Я попытался б его сломать. Чуть- чуть недостаёт силы.

Повечер морская зыбь улеглась. С наступлением полной тьмы Чекман выгрыз из подшитой полы почти волосяной тонкости снасть, взял её в зубы и, наклонясь над руками Рода, начал работать. Голова его мерно покачивалась, словно во сне. Зыканье заглушалось морем. Разогнувшись в очередной передышке, княжич мрачно полюбопытствовал:

- А куда же нам деться с этой проклятой лодьи?

- Хоть в море! - жёстко ответил Род.

- Значит, надо пилить! - сквозь зубы процедил берендей.

Перед рассветом, едва пильщик в тысячный раз устав, выпустил из зубов свою «зыкалку», Род напрягся и с четвертой попытки сломал замок.

Следующая ночь прошла легче. Работали уже не зубы Чекмана, а пальцы Рода. Правда, пилить пришлось больше. У берендея не было силы сломать надпиленный замок. К концу ночи пилка дважды переломилась и полетела за борт.

- Дай тебе помогу. Сначала руки освобожу… - шептал суздальский богатырь. - Сейчас…

И хрупнул на Чекмановых оковах замок.

- Тихо теперь сидим! - велел Род.

Тихо им сидеть не пришлось. Дюжий половчин с шелепугой давно уже лежал глазом на их руках.

- Вы чего?.. Эй, вы там чего?

Резкая кыпчакская речь обоим была понятна. Не успел шелепужник приблизиться, яшники, как чёртики на пружинках, вскочили и, не сговариваясь, перемахнули бортовые перила.

Шлюп, шлюп! - разнеслось в тихом море.

Отборная половецкая брань посыпалась вслед плывущим.

- Сугону[434] не будет, - пообещал Чекман. - Кыпчаки плавают плохо. Не разворачивать же за нами лодью!

- Ныряй! Чаще ныряй! - советовал Род. - Сейчас вместо брани полетят стрелы.

Полетели не просто стрелы - тучи жалящих стрел.

- Чекман!.. Испровещься[435], Чекман! - звал Род.

- Я тут… я ещё плыву… - слышался позади испуганный ответ. - Не наказал бы меня ваш Бог за Яруна Ничьёго!

- За что, за что? - не понимал Род.

- А помнишь, ты мне сулил, когда я запытал боярина до смерти?

- И надо же тебе так не вовремя перепасться![436] - сердился Род. - Стрелы ещё летят?

- Не знаю. Увыркнуться[437] страшно, - оправдывал ея Чекман, - Впереди меня, кажется, ещё па…

Перед Родом тоже падали стрелы - одна, другая… Почему оборвался Чекманов голос? Род не побоялся увыркнуться, оглянулся… Лодья на расстоянии дострела ещё виднелась. Чекмана не было… Нырнул в очередной раз? Вынырнет вот-вот? Не выныривает…

- Чекма-а-а-ан!

Лодья уже скрылась. А море зыбается. Что ему лодья, что ему Род с Чекманом? Мелкие соринки, и только.

К солёным морским каплям на Родовом лице прибавились той же природы слезы. Он не плакал, когда погибли все долгощельцы с Нечаем Вашковцом вкупе, два друга-бродника Фёдор Дурной и Фёдор Озяблый, не было слез над телом незабвенного Итларя, сдавила тяжесть над трупом Ивана Гюргича, однако плача не выдавила. А вот теперь, одинокий-преодинокий, плывёт и ревёт, плывёт и ревёт…

Сколько часов прошло? Судя по солнцу, полтретья[438], потом полпята[439]. А он плыл да плыл… Чуть передохнув на спине, вновь работал конечностями, словно плавниками. Морская волна сильнее, зато вода тяжелее, держит лучше, плыть легче. А вот не глотнёшь эту горечь, тут тебе не в реке, жажду не утолишь. А солнце плечи прижаривает, как половецкий бич, голову жжёт, и во рту все горит от паров расплавленной соли, барахтайся в ней, дыши ими. Долго ли ещё? Сплошная вода вокруг. Цели нет. Будто мир утоп. Не земной, а водяной. Земля не впереди, а внизу. Так за ноги и тянет страшными пальцами несчастного утопленника Чекмана. Крикнуть бы - крику нет. Разглядеть бы, что вдали, - зной очи застит. Только не мыслить никоим образом про упадок сил, отгонять страх усталости, превозмочь немощь! Род вспомнил мудрые слова книги, читанной в Богомиловом доме, в Новгороде Великом: «…Разумей суету века сего и скоропадающую плоть нашу: днесь бо растём, а утром гниём… Тем же в малом животе изыщи вечныя жизни, идеже от сея жизни несть ни скорби, ни воздыхания, ни плача, ни сетования, но радость и веселие. Всяко можеши, аще хочеши, несть бо тяжко». И не страшно стало плывущему в неведомых волнах потерять краткий миг призрачной земноводной жизни, конец коей неизбежен не теперь, так вот- вот… Пока руки движутся, тело держится на волнах, он должен все плыть и плыть… Вот светило стало спускаться с трона, умеряя своё тиранство. Ветер с севера, своевременный дар родной земли, долетел и обласкал. Пловец выше вскинул голову и, не веря собственной зоркости, стал разглядывать вдалеке чернизину, то всплывавшую, то утопавшую в волнах, как большая лодья…