Кровь боярина Кучки - [165]

- Где воевода?

- Кто? Громила? Убит при переправе через Рут.

- А Якун Короб?

- Про него не ведомо.

Остановились на днепровском берегу у Треполя. Переправлялись при свете факелов. В реке конь Рода не совладал с течением. Пришлось освободиться от стремян и, соскользнув с седла, переправляться вплавь. Где-то на стрежне подали весло, подобрала ладья. Среди гребцов только и вздохов было - о погоне. Страх им сопутствовал до берега. Там до утра Род сох у костра. С рассветом обнаружилось, что шатёр Гюргия невдалеке. Род подошёл поближе, надеясь узнать новости.

Расталкивая древками глазеющих голодных ратников, подъехавшие всадники освобождали путь Ольговичу. Он с дружиной переправился чуть выше.

Навстречу вышел из шатра сам Гюргий. Белое скудобородое лицо заметно почернело. Андрея рядом не было.

- Брат! - ещё с коня крикнул Ольгович, - Князь Черниговский убит!

- Кто? Изяслав Давыдыч? - хрипло спросил Гюргий.

- Нет. Соратник наш. Владимир, - тяжело спешивался кутырь Ольгович.

Оба князя обнялись. Так и застыли. Потом Гюргий повёл верного друга в свой шатёр.

- Где князь Новгород-Северский? Где Святослав Ольгович? - раздался крик.

Друзья, не доходя шатра, оборотились.

- Я Святослав, - сказал кутырь.

- Прими обещанное от Азария Чудина за жизнь Владимира Давыдовича! - крикнул неизвестный всадник. Он издали метнул в Ольговича двумя людскими головами и был таков.

Погоня устремилась следом.

Род вспомнил пир у атамана бродников. Чудин напрасно отговаривал своего князя от союза с Гюргием. Кутырь настаивал и настоял. Немудрено, что тысяцкий Азарий вменил Ольговичу в вину Владимирову гибель. И страшно отомстил.

- О, Внездушка, любимец мой!.. О, верный мой боярин Пук! - выл князь Новгород-Северский. И вдруг свирепо закричал: - Проклятый волхв! - В кровавый миг он вспомнил предсказанье Рода.

Сам ведалец стоял в толпе, потупившись, не смея поднять взгляда на князей, как виноватый.

- Андрей!.. Владимирский Андрей!- возникли рядом голоса.

Род поднял взгляд, увидел на игреней Катаноше спасённого Андрея, рядом - Арсланапу, воеводу половцев.

- Отец! - подъехал Андрей к Гюргию. - Воины Боняка хотят вернуться в Дикое Поле. Их потери велики. С ними небольшой полон. Просят отпустить.

Гюргий мрачно поглядел на Арсланапу, махнул рукой:

- Пусть едут. Пусть ведут, что взяли.

Толпа разбитых суздальцев, как бы опомнясь, зароптала: половцы берут в полон не только черных клобуков, а киевских славян - хотя и супротивников недавних, однако ж братьев!

- За вспоможенье надобно платить, - глухо изрёк Гюргий, уводя Ольговича в шатёр.

Андрей впился глазами в толпу, что укрывала ропчущих. Вдруг обернулся к Арсланапе.

- Вот этого ещё прибавь к полону, - указал пальцем.

Несколько половцев из воеводской обережи спешились и вытащили Рода из толпы. Железа на его руках сомкнулись.

«Прощай, Улита! - пронеслось в голове ведальца. - Анания, игумен, помолися за меня. Бог выпрямил мой путь. Блуд искупят страдания».

- Князь, ты не волен делать этого! - гремел в возникшей тишине голос Якуна Короба.

- Молчи, боярин, - возразил Андрей, - Я волен делать все!

Верёвка от желёз пленённого вот-вот была готова натянуться, а он, забыв себя, глядел на Катаношу, на которой восседал Андрей, и Катаноша со слезой в белках глядела на него.

- Ух-ух-ух-у-у-ух! - надрывно покатился по степи крик филина.

Это было прощанье Рода с игреней кобылицей. Он мог не даться в плен, но не сопротивлялся. А вот не попрощаться он не мог. Ответило отчаянное ржанье Катаноши. Кобылица, как на хурултае, воспарила было ввысь, да слишком много рук нашлось, чтоб тут же удержать её.

- Уберите эту бешеную тварь! - кричал Андрей.

А пленника уже влекли за скованные кисти, за шею вслед всадникам и Арсланапе поближе к окоёму, где безоружная, бессильная толпа под взмахами бичей тянулась на чужбину.

В том ряду, куда его втолкнули, сняв верёвку и аркан, он скованными кулаками протёр глаза и не поверил, что радом с ним такой же скованный… но кто? как можно было ожидать его увидеть? - Чекман!

- О, друг!

На восклицанье Рода поникший берендейский княжич вскинул голову, сбил шаг и удивлённо произнёс:

- Вай, что за чудо? На разных сторонах дрались, а очутились в одном плену!

8

Сверху, на Божий взгляд, лодья напоминала ковш с зачерпнутой по края гречневой кашей. Сплошь яшники - негде упасть яблоку. Калёными орехами поблёскивали спины гребцов. Род с Чекманом не гребли, сидели лоб ко лбу с закованными в железа руками - ни гнус отогнать, ни пот отереть. Речей уже не было, одни мысли. Род перебирал в памяти мрачный рассказ Чекмана, слышанный ещё в счастливое время, когда их гнали по степи до посадки в эту жаровню.

Перед мысленным взором возникал Изяслав Мстиславич, победивший великий князь, так милостиво отнёсшийся к Роду и на беду оставленный им. Изяслав, подобно Андрею, тоже изломил копье в первой же стычке. Раненный в бедро и руку, не усидел на коне, упав, плавал в собственной крови, по выражению Чекмана, очевидца событий и первого вспоможенника князя. Собственные воины едва не изрубили упавшего в пылу битвы. «Я князь!» - кричал он. «Он князь!» - объяснял Чекман. «Тем лучше! Он нам и надобен!» - завопили кмети, сбивая с ног берендейского княжича. «Ты нам и надобен!» - крикнул один из них, рассекая великокняжеский шлем, на коем блистало изображение святого Пантелеймона (таково было христианское порекло Изяслава). И тут лишь узнали в освобождённом от шлема не Ольговича, не Давыдовича, а своего любимца царя, подняли его на руки и понесли, славя Бога. Тяжело раненный великий князь, узнав про гибель Владимира Давыдовича, врага, велел посадить себя на коня, отвести к телу погибшего, чтобы утешить брата его Изяслава Давыдовича, союзника. Тут-то и потерял его из виду Чекман. Посланный к воеводе с известием, что великий князь жив, он был схвачен летучей шайкой кыпчаков, рыскавшей по бранному полю…