Критская Телица - [46]

— Какое еще условие?

— Ежели словом или делом вмешаешься в мои распоряжения на походе либо, того хуже, при захвате — убью на месте. Искрошу. Как червяка дождевого, — спокойно закончил Расенна.

Обозрел вытянувшуюся физиономию Гирра и заботливо полюбопытствовал:

— Понял?..

* * *

От кого и как умудрился получить мнимоубитый этруск первое нужное известие, неизвестно. Полагаю, Расенне удалось-таки наладить скрытое сообщение меж безымянным островком и окружающими землями, но утверждать наверняка не берусь.

Равным образом, не постигаю легкомыслия, с которым юные обитательницы тогдашних побережий — от скромной служанки до царской дочери — бегали плескаться в хризолитовых морских волнах, отбеливать холсты на прокаленном добела мелкозернистом песке, собирать мидий и морские гребешки, служивших лакомым дополнением к ежедневному столу, резвиться, загорать, распевать беззаботные песни.

Тринакрия[34], уже в те отдаленные времена снискавшая славу средиземноморской житницы, была страною куда более цветущей, богатой, многолюдной, нежели в последующие столетия, за вычетом, пожалуй, нашего — двадцатого.

Колосились необозримые поля пшеницы и ячменя. Шелестели густой листвой неисчислимые оливковые деревья. Зрели по склонам пологих гор виноградные лозы. Тяжкие, налитые соками смоквы тысячами падали наземь, обращаясь перегноем, удобряя почву свежими туками, поскольку недоставало рук, дабы полностью собирать неслыханные урожаи.

А рук на острове было отнюдь не мало: плодородная Тринакрия изобиловала населением. Разгромленный впоследствии, остров опять заселился около восьмого века, но уже не сравнялся в пышности с тем, чем был прежде.

Великое множество народу обитало в благодатном краю — пастухи, виноградари, земледельцы, рыболовы, ремесленники, торговцы, вельможи... Города и городки, поселки и деревеньки, виллы, стоявшие в горделивом одиночестве, лачуги, стыдливо ютившиеся поодаль от более приглядных построек — все жило трудолюбивой, вполне или относительно сытой и счастливой жизнью.

Там, где впоследствии возникли Сиракузы, цвела столица, чье название утрачено для истории. Оттуда повелевал и властвовал Тринакрией царь, имя которого безвозвратно забыто. Но его дочь заслуженно славилась неописуемой своею красотой, и молва о несравненной прелестнице передавалась из уст в уста.

Неэра.

Так нарекли эту очаровательную девушку лет за восемнадцать или девятнадцать до того вечера, когда Расенна пустился в первый набег из числа свершенных по воле царицы Арсинои.

* * *

Тонконогую, сильную лошадь выпрягли из легкой колесницы и отпустили пастись чуть поодаль, где кончались пески, а неширокая полоса цветов и трав постепенно переходила в опушку молодой рощи.

Солнце еще только вставало, но насквозь прогретые прибрежные воды не успевали сколько-нибудь заметно остыть в продолжение короткой летней ночи, и должны были объять купальщиц струями парного молока.

Царевна скинула одежды; явившиеся вослед повозке веселые подруги проделали то же самое, и вся бойкая стайка с визгом, плеском и брызгами ринулась в море. Купаться поутру, плавать, нырять, поднимать самоцветную гальку со дна и состязаться: кому попадется лучше и больше!..

Потом сушить под легким, ласкающим бризом промокшие волосы, наскоро завтракать под негустой сенью тонких деревьев, снова запрягать лошадь и торопиться домой, к привычным ежедневным занятиям.

Это вошло у Неэры в неукоснительный обычай.

О котором знали, на беду, слишком многие.

Побарахтавшись у самого берега, вдоволь посмеявшись, позабавившись, девушки наперегонки ринулись плыть к одиноко торчавшей приблизительно в пятистах локтях расстояния скале. Привычное состязание в проворстве: туда и обратно — кто первый? Точнее, первая?

Лишь панически боявшаяся акул Миртала ни разу не участвовала в этих дружеских соревнованиях и с примерным терпением сносила насмешки, отнюдь не всегда безобидные. Но юную особу, на глазах которой морское чудовище однажды перерезало пополам человека, пытавшегося высвободить застрявший меж камней корабельный якорь, можно было понять.

Миртала страшилась глубины, прозрачной бездны, из которой, того и гляди, могло возникнуть нечто ужасное, хищное, неодолимое. Пусть язвят, ежели угодно!.. У песчаной кромки мелко, зато безопасно... Сами поглядели бы на тучу багровой крови, клубившуюся и распространявшуюся в кристально чистой хляби, сами услышали бы, как булькает и внезапно смолкает отчаянный предсмертный вопль ныряльщика, уже почти достигшего спасительного каната, конца, поспешно выброшенного за борт по команде, отданной капитаном, отцом десятилетней Мирталы!

Семь весен миновало, а девушка до сих пор не решалась входить в морские волны глубже, нежели по пояс, и всячески противилась любым приглашениям совершить прогулку в лодке. Воспоминание оказалось неизгладимым.

Возникший из-за ближайшего мыса низкобортный, длинный корабль под несуразно большим парусом не вызвал у Мирталы ни любопытства, ни беспокойства. Тринакрийские суда сновали вдоль острова от восхода до заката; моряки часто приветствовали купальщиц задорными возгласами, а те отвечали не менее задорно, махали поднятыми над водой руками, смеялись.