Критская Телица - [48]

— Эврибат, — проворковала Арсиноя, — не смей перебивать учителя! Я воспрещаю!

Царица присутствовала на занятиях не часто и не долго — только поболтать немного с Менкаурой на изысканном заморском наречии, полюбоваться отпрыском, которого наставляет столь объемистый и просвещенный ум, послушать и запомнить отрывки незнакомых доселе текстов, коими столь удобно украшать болтовню за вечерней трапезой.

Для Менкауры эти визиты были сущим благодеянием, ибо ребенок повиновался только Арсиное. Обычно половина времени пропадала впустую, на уговоры и просьбы — вполне безрезультатные — вести себя потише, не вертеться, не перебивать.

«Счастье, что малыши учатся иноземным языкам исподволь, сами того не замечая, — подумал Менкаура. — Не то прослыть бы, не миновать, из рук вон плохим преподавателем!»

— ...Его посылают для исполнения поручений, и он не возвращается, чтобы надеть передник...

— Пускай попробует кто-нибудь послать меня с поручением! — запальчиво перебил мальчик. — Я посылаю сам! Кого хочу! А передники носите лишь вы, темнокожие!

— Эврибат! — вскипела царица.

Наследник насупился и смолк.

— Я не видывал скульптора посланником или ювелира посланным, — невозмутимо читал по памяти Менкаура, — но я видел медника за работой у топок его печи. Его пальцы были точно кожа крокодила, и пахнул он хуже, нежели рыбья икра.

Тут уж слегка передернуло Арсиною.

— Каждый ремесленник, работающий резцом, устает больше, чем земледелец...

— Расскажу тебе еще о строителе стен. Он постоянно болен, ибо предоставлен ветрам. Все одежды его — лохмотья, моется он лишь единожды в сутки...

Арсиною опять передернуло.

Эврибат засмеялся.

— У земледельца вечная одежда. И устает он, и спокойно ему так, как спокойно подмятому и терзаемому львом. Земледелец постоянно болеет.

— Ткач сидит взаперти, дома, подобрав ноги и не зная свежего воздуха. И, если не выработает за день достаточно, то связан, как лотос на болоте...

— Какой ужасный, тоскливый текст! — не выдержала повелительница. — И заканчивается под стать началу, да?

— Правдивый текст, государыня, — отозвался Менкаура. — И конец лучше начала. Наберитесь немного терпения — и ты, венценосная, и царевич.

Эврибат непритворно зевнул.

— У красильщика пальцы издают зловоние, как от дохлой рыбы... его рука не останавливается.

Арсиноя провела рукою по тщательно уложенным волосам, поправила и слегка повернула полый стеклянный шарик, каплю за каплей точивший финикийские ароматические бальзамы.

Настойчивые упоминания о телесной грязи покоробили бы кого угодно из чистоплотных островитян. Помешанная же на опрятности царица начинала непритворно страдать, внимая рассказу о смрадных строителях и сквернопахнущих красильщиках. Брр-р-р!

— Сандальщику совсем плохо, — неторопливо говорил Менкаура, — ибо он всегда нищенствует. Ему так же неспокойно, как спокойно кому-нибудь меж дохлых рыб...

— Кончится это когда-нибудь? — вопросила Арсиноя плачущим голосом. — Сейчас уйду, право слово!

— И я тоже! — встрепенулся Эврибат.

— Уже кончается, — ответствовал Менкаура. — ...Он жует кожу...

Арсиноя поднялась. И, точно по волшебству, дверь комнаты распахнулась, приглашая перешагнуть порог.

Менкаура обернулся.

Эврибат покосился.

В дверном проеме недвижно и безмолвно застыл царь Идоменей.

* * *

— Возвратился, милый? — спросила Арсиноя.

— Да.

Лицо Идоменея ничего не выражало, однако голос прозвучал немного странно. И это не ускользнуло от царицы.

— Урок уже завершен. Еще минутку терпения, мы отпустим Эврибата и Менкауру, а после побеседуем без помех. Продолжай, почтенный писец.

— Прачечник стирает на берегу рядом с крокодилом. Неспокойное это занятие. Говорят ему: «Ежели опоздаешь принести, избиты будут губы твои».

— Расскажу тебе еще о рыбаке, ему достается больше всех и хуже всех. Погляди, разве не трудится он посреди реки, вперемешку с крокодилами?..

— Смотри, нет должности, где не было бы начальника, кроме должности писца, ибо он сам — начальник.

— Если кто знает книги, то ему говорится: «Это для тебя хорошо!» Не так с занятиями, которые я тебе показал. Не говорят писцу: «Поработай для этого человека!»

Менкаура сделал короткую паузу и торжественно, отчетливо завершил:

— Полезен для тебя день в школе, работы в ней вечны, подобно горам.

Встал, почтительно откланялся и, предшествуемый Эврибатом, покинул залитый солнцем, расписанный изображениями бычьих голов и священных секир-лабрисов покой.

Арсиноя с безмолвным вопросом поглядела в сузившиеся глаза лавагета.

— Мой экипаж, — неторопливо и безо всяких околичностей, словно расстались венценосцы вчера вечером, сказал Идоменей, — захватили миопарону, возглавляемую ни кем иным, как великолепным, несравненным и добросердечным Гирром. Тот попросил о беседе с глазу на глаз. Теперь я спрашиваю с глазу на глаз: по какому праву ты занялась морской разведкой, что за цели преследуешь и, акула загрызи, для чего ради эти люди похитили женщину?

Царица отступила на полшага, побледнев, но постаралась овладеть собою.

Воцарилось долгое, грозное молчание.

— Изволь, дорогой... — молвила Арсиноя, вновь обретя внутреннее равновесие. — Отвечу без утайки. Вели принести вина, разговор будет весьма долог...